Однако все эти моменты относятся уже к современности, и мы проанализируем их несколько позже. Пока же хотелось бы обратиться к следующему периоду в истории российского имперского проекта — к ХХ веку, на протяжении которого империя предсказуемо распалась и невероятным образом восстала из пепла, не только восстановившись практически в прежних границах, но и создав систему вассалов по своему периметру, не только вернув прежние позиции в мире, но и достигнув апогея своего имперского величия. Почему и как российский имперский проект был доведен до своего логического завершения советскими коммунистами, мы обсудим в следующей главе.

Практически любая периодизация российской истории основана на выделении в ней эпох, отличающихся от друга либо характером государственного управления, либо природой социального строя. Выделяют эпоху Киевской Руси, княжеской раздробленности, формирования централизованного государства, империи и советского строя. Рассуждают о Руси эпохи феодализма, о модернизациях, развитии капитализма и социалистическом периоде. Возможны, вероятно, и другие варианты. Между тем, если оценивать имперскую историю страны, более очевидным выглядит совершенно иной методологический подход.

Любая империя стремится не только к развитию и совершенствованию своей внутренней структуры, но и к расширению контролируемого ею пространства. С этой точки зрения империя естественным образом проходит в своей истории стадии формирования, расцвета и упадка. Первая характеризуется «собиранием» территорий, вторая — их «упорядочиванием» и борьбой за сохранение их под контролем метрополии, а третья — постепенным размыванием внешних границ и разрушением имперского целого. Фундаментальным отличием империй далекого прошлого от империй относительно недавних времен является способность метрополии существовать как в рамках созданной ею империи, так и вне ее. Если мы обратимся к опыту всех крупных империй, завоеванные которыми территории были обширнее метрополий, мы увидим одну и ту же картину: в обществах древности метрополии фактически выплескивали свои идентичности в империях, которые становились их новой уникальной формой существования; в более современных обществах отложение колоний не представлялось непреодолимой проблемой. У древних имперских народов пути назад просто не существовало: Античная Персия и противостоявшая ей Македония, Рим и монголы — все эти страны и народы заканчивали собственную историю тогда, когда распадались созданные ими империи. У современных метрополий история была куда менее драматичной: потери ранее завоеванных территорий в большинстве случаев не меняли жизнь в метрополии; некоторые имперские нации порой не гнушались даже продажами ранее завоеванных ими территорий типа Луизианы и Аляски. Однако во всех случаях — и древних, и современных — логика империи требовала вполне определенных стереотипов политического поведения в те периоды, когда империя достигала своего максимального расширения и расцвета: здесь могли меняться политические формы, системы гражданства, технологические уклады, но внутренняя мотивация имперского центра оставалась в значительной мере неизменной.

Если подходить с этих позиций к российской имперской истории, возникает картина, существенно отличающаяся от привычной для большинства историков. С точки зрения территориальной экспансии переход, традиционно считающийся переходом от Русского царства к Российской империи, практически незаметен. Все приращения России с 1697 г. по начало 1840-х гг. не превышали 15 % прежде контролируемых ею пространств; при этом расширения происходили преимущественно там, где русское влияние было исторически достаточно значительным, — от берегов Балтики до устья Дуная. Однако последующие десятилетия, принесшие империи Северный Кавказ, Закавказье и Среднюю Азию, стали важнейшим рубежом в ее истории: с 1870-х гг. Россия уже не могла расширяться. Да, во второй половине ХХ века она контролировала ряд сателлитов в Восточной Европе, чуть раньше добивалась концессий на Дальнем Востоке и побережье Желтого моря — однако в целом ее границы с 1876 по 1991 г. менялись довольно незначительно. И мы полагаем, что весь этот период — несмотря на то, что в него вместились две мировые войны, страшный гражданский конфликт и поменявшая общественный строй страны революция, — с точки зрения исследователя российской имперскости может и должен рассматриваться как относительно единый. Этот период «высокой империи» (high Empire) характерен прежде всего тем, что главной задачей имперского центра выступал поиск оптимальных путей соподчинения интересов метрополии и периферии; системы управления территориями, координации усилий представителей различных общностей и народов — в общем, все то, что помогало сохранить цельность империи.

С этой точки зрения период 1880-х гг., когда петербургский двор вырабатывал методы управления Туркестаном, имеет много общего с 1960-ми гг., когда после десятилетий сталинского террора коммунистическое руководство в Москве стремилось нащупать «нерв» взаимодействия с элитами и народами национальных республик. Период революционных бурь начала ХХ века связывается со временем горбачевской перестройки многими ниточками, указывающими на то, как радикальный пересмотр (всего лишь обещанный или реальный) отношений между центром и периферией дестабилизировал имперские структуры и задавал повестку дня самых радикальных реформ. На протяжении всего этого долгого периода перед вождями страны, как бы она ни называлась и кто бы ими ни был, стояла постоянная дилемма обороны и наступления, защиты завоеванной территории и попыток ее расширения, сложной системы внутренних сдержек и противовесов и банального диктата. Сто двадцать лет, в течение которых Российская/Cоветская империя контролировала территории, собранные ее создателями на протяжении предшествующего тысячелетия, стали самым противоречивым и самым драматичным периодом в истории страны.

В XX век Российская империя вступила, являясь самой большой страной европейского континента с населением более 120 млн человек и территорией 21 млн кв. км[543] (в мире уступая по обеим позициям только Британской империи со всеми ее колониями); к 1914 г. количество ее жителей, в число которых входили представители более чем 100 народов различных конфессий, выросло почти в полтора раза, до 178 млн человек[544]. При этом империя принимала все более типичный колониальный характер — к концу ее существования, как отмечается в исторической литературе, в рамках условной «метрополии» (территории в границах страны середины XVII века) проживал 41 % населения, а на землях, включенных в состав России позже, — 59 % (из которых русских было не более 16 %, что в итоге доводило долю русских в общем населении до немногим более половины)[545].