Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проработав с текстом несколько часов подряд, пока мышцы не заныли, а желудок не заурчал от голода, прерываясь лишь на несколько минут каждый час из-за непреходящего и раздражающего расстройства желудка, Ричард Феттл упивался своей дьявольской сосредоточенностью, снова став рабом слова. Накануне он отложил на потом все суждения о написанном и больше не перечитывал, даже перестал следить за грамматикой.
Накануне вечером Надин незаметно покинула его – вероятно, навсегда. С тех пор он исписал каракулями еще тридцать страниц, и бумага заканчивалась, но не важно – теперь его не мучили угрызения совести из-за того, что придется использовать презренный планшет. Физический носитель для слов, которые он писал, ничего не значил; имел значение только сам процесс.
Он был счастлив.
остановившись и вглядываясь в пятна крови, он читает предсказания в разбрызганной жизни этих несчастных обожающих цыплят, своих учеников. Чтобы осознать с новым бодрящим веселым ужасом, как велика его свобода и как она шатка. Долго ли еще ему удастся прожить, зная то, что он знает? Следующий час он сидел на корточках среди искромсанной плоти, наблюдая, как темнеет и густеет кровь. Философски размышляя о ее бессмысленных попытках свернуться, оградить тело от злого мира, хотя на самом деле смерть уже нагрянула и злой мир уже восторжествовал. И в нем самом восторжествовал злой мир; он и сам был мертв, как его ученики, но чудесным образом мог двигаться, думать и задавать вопросы; мертв, оставаясь живым и свободным. Он освободился от уз, которыми сковала его в прошлые годы жизнь в обществе; удрал от душившей его славы. Отчего же тогда он не покинул квартиру и не занялся немедленно продлением своей жизни в смерти? Чем дольше он остается здесь, тем больше шансов, что его свободу выявят и ограничат.
Он покинул комнату резни и направился в кабинет, посмотреть на ряды своих произведений, книги, пьесы и стихи, тома писем, все безнадежно устаревшие. Прежде чем он сможет покинуть все это, надо было написать манифест. Сделать это можно было только ручкой и чернилами, а не исчезающими электронными словами планшета.
Последний лист бумаги был заполнен. Ричард собрал страницы в аккуратную стопку на краю стола и достал планшет, усмехаясь ироническому расхождению. На миг он замер, ощущая слабое бурление в животе, подождал, пока оно временно успокоится, включил планшет и продолжил.
«Не могу сказать, что сожалею о содеянном. Поэт должен идти туда, куда не идут другие или куда идут отверженные. И вот я здесь, и от свободы захватывает дух. Я могу делать и писать, что хочу; никакие крупные штрафы или нападки *дзынь*
НЕВЕРНОЕ НАПИСАНИЕ, вероятная замена НАПАДЕНИЯ.
– Черт. – Он отключил функцию «проверка орфографии».
не помешают этому. Я могу писать о расовой ненависти, о собственной ненависти, с одобрением или неодобрительно; я могу высказывать предположения, что весь человеческий род следует уничтожить, начиная с детей; что корректированных надо сжечь заживо в их бетонных мавзолеях. Я могу кричать, что селекционеры правы и что наказание невыразимой мукой – единственный способ излечить некоторые недуги этого общества, если мы хотим, чтобы оно продолжало существовать; возможно, младенцам следует надевать «адские венцы», чтобы подготовить их к тому злу, которое они неизбежно будут творить. Но писательство для меня тоже мертво; я могу делать все, что пожелаю. Поймайте меня поскорее. Я не стану медлить ради ваших глупых суждений. Мне есть с чем экспериментировать.
Я единственный живой – и то потому, что мертв».
Написав этот манифест, он приколол лист бумаги к стене отцовским ножом, оружием его свободы, и миновал дверь, ведущую в комнату резни, не заглядывая туда, снова осознав свою свободу, словно новый костюм – или полное отсутствие одежды.
Он покинул квартиру, Комплекс, город. Тем, кто его видел, могло показаться, что он готов подняться в облака, испариться и пролиться дождем, что они могут впитать его – весь человеческий род, решивший убить себя ради настоящей свободы; а затем, возможно, немногие, сотня или тысяча из живущих в смерти, пережившие это обретение истины, наконец
Ричард прервался и бросился в туалет. Облегчился, пытаясь представить при этом, как ощущал свое очищение Голдсмит; задумался, можно ли использовать метафору с поносом или он уже использовал ее; не сумел вспомнить. Вернулся к планшету, застегивая брюки.
узнай, кто они, окончательно осознают, что их «я» выделены и протравлены более глубоко, а их дух объединился в горе и радости от того, что они сотворили.
Настал идеальный момент для завершения, но не хватало гладкости; однако лучше было сейчас остановиться, а глянец навести позже, чтобы не прерывать стихийность творчества.
Однако теперь он не мог превратиться в облако. Ему предстояло найти другой способ исчезнуть. Исчезнув, он стал бы легендой; сделался бы знаменитее всех поэтов, люди думали бы о нем, гадали, куда он делся, а он тем временем был бы внутри их, и это было бы ничем не хуже. Лучше. Он уже прошел первую милю от города, в коричневые холмы. Он шел по опаленным лугам
Решительно НЕ гладкая концовка; по сути, текст отказывался завершаться, а Ричарду требовался отдых.
ощущая, как холодный ветер пронизывает его одежду и плоть под ней,
Ричард закрыл глаза, пытаясь прийти к финалу, но видя вместо него некое продолжение приключений. Его внутренний Голдсмит хотел исследовать эту новую свободу. Внезапно силы у Ричарда иссякли, и между ним и экраном планшета заколыхала черная завеса. Позыв к очередному очищению.
из-под его ног поднимались клубы дыма – здесь выжигали сухую траву. «Я сожгу это общество до самых корней,
Он почувствовал, что сейчас получится еще один манифест.
– Пожалуйста, отпусти, – пробормотал он, покачиваясь на кровати и поджимая колени к животу.
пусть вырастет новая трава, зеленая, свежая, вольная.
Он ринулся в уборную.
Человек выделяется из своего мира и социальной группы, когда научается видеть все их составные части как пригодные для манипуляций параметры. В любом индивидууме, развитом или нет, «сознание» развивается, когда все части его разума согласуются с природой и смыслом их различных «знаков сообщений». Такая интеграция приводит к возникновению персоны, «надзирателя» за выполнением ментальной согласованности – к возникновению сознательной личности.
Океанический порт Лос-Анджелеса располагался в четырех милях от берега, и попасть туда можно было по трем проходящим по мостам автомагистралям и шаттлами вертикального взлета и посадки. Подъезды к стартовым площадкам расходились на запад и на север, как лучи символа солнца у навахо; на юге и востоке обширные розовато-серые водные пространства очерчивала проходящая прямо по морю узкая ограда, отмечавшая границу устроенных в океане ферм нано, примыкающих к центральной платформе океанического порта.
