что лучшее, что мы можем сделать для большинства наших пациентов, – это просто дать им лекарство», – сказала мне мой экскурсовод.

«Разумеется, нам нужна аппаратная поддержка для тех пациентов, у которых все уже пошло прахом, но для большинства пациентов у технологий еще слишком много проблем».

Основной тягловой силой аппаратной поддержки для пациентов с сердечной недостаточностью сегодня является не искусственное сердце, а левожелудочковый аппарат искусственного кровообращения (ЛАИК), который подсоединяется к живому сердцу и перекачивает кровь напрямую из левого желудочка в аорту, почти полностью минуя отказывающий орган. Одобренный Управлением по контролю качества как постоянной, так и временной меры поддержки, ЛАИК стали настоящим спасением для пациентов с терминальной стадией сердечной недостаточности. С 2006 по 2013 год ЛАИК установили более чем десяти тысячам пациентов, в том числе вице-президенту Дику Чейни. К сожалению, эти устройства по-прежнему не решают проблемы пациентов с серьезной недостаточностью обоих желудочков сердца. Для таких пациентов искусственное сердце остается наилучшим решением, как когда-то для Барни Кларка. По сей день искусственное сердце остается мечтой, но уже не столь недосягаемой, какой она была в 1982 году, когда ей навстречу шагнул вежливый стоматолог из Сиэтла.

* * *

Мне было трудно говорить отцу Хариндры, что я больше ничем не могу ему помочь, ведь его сын не мог рассчитывать ни на механическое, ни на живое сердце, потому что ни один из этих вариантов не мог повлиять на перспективы развития его болезни. Я подозревал, что он уже знает об этом.

– То, что беспокоит мою жену, меня волнует в куда меньшей степени, – сказал он мне.

– А что беспокоит вас? – спросил я.

– Вся та боль, которую он претерпел, – его губы задрожали прежде, чем он смог собраться и вернуть своему лицо спокойное выражение. – Я не хочу, чтобы он и дальше страдал. Он уже настрадался.

К сожалению, его страдания еще не закончились. В течение следующих нескольких дней у Хариндры ужасно болели ноги. Я не знал точной причины – возможно, боль была вызвана нарушением кровообращения в мышцах, – но я не мог допустить, чтобы он бился в агонии. Я назначил ему капельницу с морфием, чтобы он был сонным и ему было предельно комфортно. Я удостоверился, что его отец подписал соглашение на отказ от реанимации. Это не означало, что мы не собирались сделать все, что в наших силах, чтобы помочь Хариндре, просто позволяло нам отпустить его с миром, когда пробьет его час. Его отец это понимал. Он был готов к концу страданий как своих, так и своего сына.

На морфии Хари постоянно балансировал на грани сна и бодрствования. Он засыпал, потом испуганно распахивал глаза, а потом снова смыкал их и погружался в туманное небытие. Иногда у него начиналось «агональное» дыхание – громкие вдохи, за которыми следовал период апноэ, или отсутствия дыхания, – этот ритм часто предвещает приближение смерти. Его легкие были настолько наполнены жидкостью, что издавали низкие, басовитые стоны, напоминающие гудки корабельной сирены в тумане. Иногда он начинал извиваться от боли, стискивая зубы и пуская пену из перекошенного болью рта. В другие моменты он кричал: «Мама, помоги мне! Мама!» Его мать сутки напролет массировала его больные ноги, бормотала молитвы и рыдала. Для меня, как врача и как отца, наблюдать за происходящим было мучительно горько.

Он умер утром, еще до того как я пошел на обход. Когда я поднялся на этаж, дверь в его комнату была закрыта, но за ней по-прежнему царила суматоха. Медсестра предложила зайти туда вместе со мной, но я сказал, что в этом нет необходимости.

Как специалист по сердечной недостаточности, я за свою жизнь видел уже достаточно смертей. Когда-то мне было тяжело смотреть на страдания близких покойного. Это время миновало, с тех пор мое сердце огрубело.

Рядом с постелью стоял деревянный стол с ящиками, а на дальней стене было обрамленное темно-серыми занавесками окно, выходящее на парковку. Мать Хари механическими, монотонными движениями покрывала его лицо поцелуями, все глубже погружаясь в свое горе:

– Его больше нет, больше нет, моего сына больше нет! О, отец мой, моего любящего сына больше нет!

Сидящая на диване в цветочек родственница попыталась ее утешить.

– Сестра, он слишком много страдал, – молвила она. – Это Божья воля. Он вернется в хорошем теле.

Его отец подошел и обнял меня. Он был в пальто, хотя на улице была весна:

– Она успокоится, – прошептал он, имея в виду свою жену. – Она знает, как он страдал.

– Ох, как моего сына наказывали и наказывали, – завыла мать. – Он сказал: «Мама, я умираю, умираю, я не могу дышать!» Я просила Бога оставить его, я согласна и на половину; но Он даже этого мне не оставил.

В тот момент я ничем не мог им помочь, а потому сказал, что я зайду попозже, и вышел из палаты. Отец последовал за мной. В коридоре он спросил у меня, что будет теперь.

Я объяснил, что тело отвезут в морг. Похоронное бюро позвонит, чтобы организовать перевозку. Он спокойно обсуждал организационные моменты. Затем у него зазвонил мобильный телефон. Он надел гарнитуру: «Здравствуйте… Да, моего сына больше нет». А затем он наконец позволил себе поддаться горю.

Часть III

Загадка

12. Уязвимое сердце

Возбужденное сердце оказывает влияние на мозг, а состояние мозга, в свою очередь, воздействует <…> на сердце; таким образом, всякое возбуждение сопровождается взаимодействием этих двух наиболее важных органов тела[68].

Чарльз Дарвин. «О выражении эмоций у человека и у животных» (1872)

Морг был внутри «Брукс-Бразерс»[69]. Я стоял на углу между улицами Черч и Дэй, прямо рядом с руинами Всемирного торгового центра, когда полицейский крикнул, что в магазине мужской одежды в здании One Liberty Plaza нужны медики. Он сказал, что там скопилось уже много тел, а другой импровизированный морг, находившийся по ту сторону руин, закрылся. Я вызвался добровольцем и отправился вниз по усыпанной обломками улице.

Это было на следующий день после нападения[70]. Дыма и вони паленого пластика было даже больше, чем во вторник. Улица была покрыта грязью, а я сдуру надел шлепанцы-клоги, так что мои носки быстро пропитались грязью.

Я добрался до здания и зашел внутрь. В вестибюле среди груд битого стекла сидели изможденные пожарные с немецкими овчарками. У входа в магазин, где маячила толпа полицейских, стоял солдат.

– Никому, кроме врачей, нельзя заходить в морг! – крикнул он.

Я неохотно