зашел туда сквозь прикрытый темной занавеской дверной проем. Кадавры всегда вызывали у меня дискомфорт, еще с тех удушливых дней в Сент-Луисе. В ближайшем углу рядом с пустой пластиковой каталкой стояла небольшая группа врачей и медсестер. За ними был деревянный стол, за которым с угрюмыми лицами сидели двое студентов-медиков и медсестра; они словно председательствовали на каком-то гротескном трибунале. На встроенных в стены полочках лежали стопки аккуратно сложенных рубашек фирмы Brooks Brothers. Они были покрыты грязью, но сквозь нее по-прежнему проглядывали красные, оранжевые и желтые краски. В дальнем углу, рядом с дверью, которую словно снесли с петель, высились оранжевые мешки для тел, всего около двадцати штук. Рядом стояли в карауле солдаты. В примерочной магазина лежали стопки неиспользованных мешков для тел.

Собравшиеся обсуждали процедуру работы с телами. Молодая женщина-врач сказала, что не стоит подписывать какие-либо формы, иначе кто-нибудь может подумать, что мы освидетельствовали их содержимое, а у нас на это нет полномочий. Этим, сказала она, должен заниматься судмедэксперт. Кто-то спросил, нужен ли отдельный мешок для каждой части тела; ответить ему никто не смог. Руководителем группы был мужчина лет пятидесяти. Я посмотрел на его значок. Надпись гласила «PGY-3»[71] – он был на третьем курсе резидентуры. Получалось, что самым опытным врачом в помещении оказался я. Меня это изрядно встревожило. На тот момент я проучился в ординатуре лишь пару месяцев.

В этот момент несколько гвардейцев из Национальной гвардии внесли в помещение мешок с телом и положили его на каталку. Женщина-врач расстегнула молнию и заглянула внутрь. «Матерь Божья», – сказала она, отворачиваясь. В мешке была левая нога и часть таза вместе с пенисом. Нога казалась не травмированной, зато срез таза был мясистым и красным, и из него рваными обрывками свисали кишки. Тазовая часть была частично прикрыта карманом штанов; мелочь из этого кармана переложили в отдельный мешочек. Полицейский сказал, что другую часть тела погибшего принесли чуть раньше, вместе с мобильным телефоном.

На самом деле это было хорошей новостью. Если у погибшего на быстром наборе были записаны номера его родственников, то его смогут быстро идентифицировать. Но это уже была не моя работа. Мне предстояло лишь принимать и фиксировать.

Через пять минут мешок уже застегнули. Немолодой мужчина-врач, который работал тут уже много часов, сказал, что ему пора уходить. Другой врач сказала, что ей тоже придется отойти где-то на час.

– Вы врач? – спросила она у меня.

– Да, – ответил я.

– Отлично, тогда вы сможете нас подменить.

Она объяснила мне, как каталогизировать части тел. Грубо говоря, мне надо было вслух перечислять содержимое мешков медсестре, которая с моих слов записывала озвученное на бланке; вот и все.

Я чувствовал себя как в тумане. Я неожиданно оказался за главного, но я не был патологоанатомом. Я просто импровизировал. Я вспомнил своих друзей, проходивших практику в Африке. Они рассказывали мне о трагедиях и нервах, потраченных из-за отсутствия нормального медицинского обеспечения. Тут не было проблем с обеспечением. Это была медицина не в стране третьего мира. Это была медицина с того света, где не было правил.

Принесли еще один мешок с телом. В этом была селезенка, сколько-то кишок и фрагмент печени. После того как я перебрал содержимое мешка, мне стало дурно. Я прошел мимо безголовых манекенов и вышел в дымный воздух.

Наш приемный центр расположился в пожарном депо на улицах Либерти и Спринг-стрит, буквально в нескольких ярдах от площади перед Всемирным торговым центром. Отсюда масштаб разрушений казался еще более жутким. Вдоль грязных улиц стояли ряды выгоревших автомобилей, покрытых дюймовым слоем бетонной пыли. Стальные балки взорванных башен торчали из обломков, словно фильтры окурков из пепельницы. Из зданий тянулись гигантские пожарные шланги и провода. Повсюду лопнули окна и валялось битое стекло. Земля была усеяна бумагой и брошенными ботинками, словно люди исчезали прямо там, где стояли. Доктор Абрамсон, израильский руководитель отделения эхо, который пришел сюда вместе со мной, оглядел царящую вокруг «бойню».

– Я думал, я уже все в жизни повидал, – тихо сказал он.

В нашем центре были припасы – баллоны с кислородом, ящики с провизией, которые привезли нам на машинах скорой помощи. Пакеты с жидкостью подвешивали на импровизированную стойку из пожарной лестницы. Около двадцати врачей и медсестер отвечали каждый за свой «профиль»: травмы, ожоги, ранения и переломы. Я отвечал за астму и боль в груди. Мы лечили пожарных и спасателей, пострадавших от вдыхания дыма, давали им кислород и альбутерол, чтобы заново открыть забитые дыхательные пути. Помимо них, работы не было; в центре царило жутковатое спокойствие.

Прошлым вечером, когда я вместе с целой когортой медиков из больницы Бельвю направлялся в центр, я морально настроился на работу с толпами серьезно травмированных людей. Мы обнаружили там только спасателей.

«Где все пациенты?» – ляпнул я по прибытии, посчитав, что они могут находиться в каком-нибудь другом месте. «Они все умерли», – ответил один из моих коллег.

Мы сидели в сумраке, смотрели на по-прежнему падающие с неба, словно снег, хлопья пепла и разговаривали. Один из терапевтов рассказал, что находился на улице рядом с первой башней, когда та обвалилась.

– Я забежал под мост, – сказал он. – Вокруг меня падали с неба огромные обломки. С каждым шагом я продолжал думать: «Поверить не могу, что я еще не умер; поверить не могу, что я еще не умер…»

Потом он услышал странные глухие удары. Один из спасателей сказал ему, что источником этих звуков были выпрыгивающие из окон люди.

Мы часами сидели и ждали, пока что-нибудь произойдет. Затем, в начале второй половины дня, до нас дошел слух, что под обломками нашли живую жертву, молодую женщину. На месте обнаружения подняли американский флаг, и спасатели начали тщательно готовиться к извлечению ее из-под обломков. Ближе к вечеру около пятидесяти врачей и других добровольцев выстроились в живую цепочку от улицы до вершины горы обломков, находящейся на высоте нескольких этажей, и руками разбирали завал, по одному передавая обломки зданий следующему в цепочке. Разобранную шрапнель загружали в грузовики два огромных крана с клешнями.

Я оставался там до самого вечера, надеясь хоть чем-то помочь, но уже большую часть двух суток просто находился на месте и ждал; я был изможден, и мне нужно было побыть с моей обеспокоенной женой. Когда я ушел, работы еще продолжались.

Той осенью, когда я снова приступил к работе в больнице, над тентами временного морга, раскинутыми на Первой и на Двадцать Девятой улицах рядом с Бельвю, еще неделями вился трупный запах. Я