Паула проводила ее до двери.

Курт лежал под своим креслом и делал вид, что спит. Время было уже позднее, так что пора было сосредоточиться на бодрствовании. Он ждал, когда погасят свет. Он ждал, когда Макс ляжет в постель. Он ждал — и это было новым в его жизни, — когда Макс и Катрин лягут в постель. Ему пришлось ждать дольше, чем обычно, и это тоже было новым в его жизни. Тишина в кровати воцарилась не сразу, и это тоже было новым в его жизни. Но эти звуки ему не мешали. Они не мешали ему заниматься своими делами. Рано или поздно они стихнут. И тогда остаток ночи будет принадлежать ему безраздельно, на все оставшееся время.

Он занимался этим, вероятно, с тех пор, как появился в доме Макса. Он не считал ночи, проведенные за этим занятием. Скучно? Никогда! Усыпляюще? Ничуть! Это было напряжение, которое никогда не ослабевало. Ожидание, которое всегда вознаграждалось, регулярно, с точностью до минуты. Курту не надо было рассказывать, сколько длится час. Никто на свете не мог лучше его определить тот момент, когда они готовятся начать бой.

Он выполз из-под кресла, сел на задние лапы и стал ждать. Это была самая красивая поза, которую он мог принять. Собаководы дали бы за эту позу любой приз. Ни один немецкий дратхаар не способен так элегантно выгнуть спину — даже за двойную порцию бефстроганова. А у Курта был стимул благороднее, чем бефстроганов. Он сидел и выпрашивал следующий час. И делал это ежечасно, вновь и вновь, ночь за ночью.

Вдруг, ни с того ни с сего, в стене раздавался скрип, отворялась дверь, и появлялись они, его критские друзья, его земляки. Он каждый раз испуганно вздрагивал. Это происходило, когда покой точно в назначенный срок материализовался в некую определенность: что сейчас наступит то, что должно наступить, потому что Курт уже ждет, уже готов участвовать в спектакле, готов легитимировать церемонию и в очередной раз принять время от настенных часов.

Герои каждый раз радовались присутствию Курта. Они приветствовали его своими пиликалками. Он подбадривал их символическим лаем-шепотом. Вот и сейчас они описали три круга, трижды пробили в барабаны, попрощались и зашагали обратно в свой домик. А он послал им вслед что-то вроде воздушного поцелуя в виде придушенного повизгивания.

Около получаса он стоял с широко раскрытыми стекляшками кофейного цвета под впечатлением увиденного и услышанного, пытаясь разложить все это по полочкам в своем сознании. Потом пора было готовиться к следующему акту. Он знал: эти симпатичные греки вернутся, опишут уже четыре круга и четыре раза грянут в свои барабаны.

И только когда за окнами рассветет, когда в спальне зазвенит будильник, когда послышатся первые звуки, издаваемые Максом, когда — и это тоже было новым в его жизни — послышатся первые звуки, издаваемые Максом и Катрин, Курт сложит с себя полномочия ночного сторожа и главного координатора ночных часов, ляжет под свое кресло и уснет.