— Папа, я больше не хочу, — жалуется он отцу, поддавая ногой камень.

— Знаю, сладенький, — отвечает Джим, а для мальчика слова приходят из компьютерного пространства, грохочут, словно глас божий с небес. — Знаю, что тебе это надоело, это мне не безразлично, но ты выполняешь для нас бесценную работу. Ты нам очень помогаешь.

И приключения продолжаются. Тоскливые приключения. Он выучил алфавит, а потом множество раз делал вид, что вновь учит его. Десятки раз он учит одно и то же, сложив руки на груди, сидит за первой партой, прячется на последней, лежит на подстилке в парке, сидит на коленях у фальшивого родителя. Не забывая выученное, он делит его на ячейки. Поэтому может убрать прошлое подальше и притворяться, когда Джим Полпути отправляет его назад к незнанию.

Нажатием клавиши.

— Папа, а я понравлюсь другим детям? Настоящим?

— Даже не сомневаюсь, — заверяет его Джим. — Почему бы им не полюбить тебя?

Джим напрягает мышцы живота, словно хочет выдавить правду из кишечника. Сын его предназначен на заклание. Дети Блу, встретив бета-версию, сразу же обнаружат фальшивку в ГВР-окружении, поэтому он должен лгать мальчику, как это делает Южанин, должен помогать творить видимость реальности и защищать детей от Черной напасти, которая по-прежнему свирепствует.

Как только дети войдут в ГВР, он отключит своего виртуального сына.

Избежать этого невозможно.

Маласи дорог ему, он уникален. Ничего подобного еще не создавали, он — вершина таланта Джима, результат труда всей его жизни.

И чем ближе подбирается смерть, тем сильнее хочется Джиму продлить жизнь своему сыну. Этот порыв он расценивает как предательство всех своих принципов. Очеловечивание компьютерной программы, как бы сильно она ни была похожа на человека, ошибочно. Значит, все то, что он вложил в Маласи, все его чувства, — ошибка. Но ему все равно. Он ведь может позволить программе работать где-нибудь в укромном местечке. Подальше от остальной сети. Пейс может за ним наблюдать и охранять его.

Его сломанная жизнь продолжится.

* * *

Мы находились в универмаге, точнее, в здании, которое когда-то было универмагом, давно покинутом, полуразрушенном и обветшавшем. Он был темным, загадочным, повсюду была паутина, пауки самых разных пород оплели его. Над головой висел плакат:

ВЫ ЧЕМ-ТО НЕДОВОЛЬНЫ? СКАЖИТЕ НАМ ОБ ЭТОМ. ЕСЛИ ПЛОХО ВАМ, НАМ ТОЖЕ ПЛОХО!

— Я недоволен, — сказал я.

Фантазия чувствовала то же самое. Просто замечательно, что у нас был иммунитет против Черной напасти, но уже через полчаса пребывания на настоящей земле мы поняли, что у нас аллергия буквально на все. Синусит, крапивница, зуд… страшное дело! До сих пор наши тела ни с чем не сталкивались, поэтому не выработали защитных реакций. В этом самый большой недостаток жизни в закрытой среде. Самый большой, но не единственный: всю нашу жизнь нас кормили внутривенно, и совсем ничего не поступало через рот, а значит, еда и питье были для нас теперь сложнейшей процедурой. Мы, конечно, могли и пить, и есть, но наши желудки принимали только тщательно перемолотую пищу, а иногда вовсе ничего не принимали. Мы ели как птички, ходили по Лос-Анджелесу голодные, постоянно испытывая позывы на рвоту, хотя желудок был пуст, к тому же у нас болели животы.

Фан считала, что нам понадобится очень много времени, чтобы приспособить организмы к новой жизни, думаю, она недалека от истины.

Мир казался нам чужим. И даже враждебным.

Впрочем, враждебность была односторонней, я всей душой хотел стать частью мира.

В поисках бутылок с водой, содержавшей треонин, мы облили и облевали весь пол в универсаме. Фантазия забежала в аптечный киоск, она обожала лекарства. Нам уже попалось три аптеки, и Фан стала счастливой обладательницей целой кучи медикаментов, продававшихся раньше только по рецептам. По большей части это были наркотики, но, как я догадывался, она брала еще и нейролептики. Интересно, станет она их принимать или нет?

Я абсолютно не был готов ко всему этому.

Никто не спрашивал меня, хочу ли я заниматься состоянием здоровья всего человечества, хочу ли я стать хранителем мира, или, как я называл это про себя, хочу ли я попытаться обмануть судьбу. Я понятия не имел, как бороться с Черной напастью. Не знал я и того, как клонируют людей. Мы должны отыскать Симону, защитить ее. Если она будет в безопасности, я снова смогу думать.

Я стоял в отделе поздравительных открыток, искал что-нибудь подходящее. Хотелось найти что-нибудь вроде «Итак, ты даже не человек». Жаль. Я надеялся преподнести Симоне правду лучше, чем преподнес ее Фантазии. Я взял несколько шоколадок, собираясь присоединить это к букетику диких цветов, которые я уже нарвал к тому времени.

— Не следует ходить в гости с пустыми руками, — говаривала мне когда-то Нэнни.

Я не нашел медальоны таро, не повезло мне и с сигаретами — я искал с гвоздикой, — но мне нужен был какой-нибудь талисман, что-нибудь личное, чтобы носить на счастье. Я решил взять брошку-бабочку, черно-оранжевую с белоснежными пятнышками, крылья словно раскрыты в полете.

Фан знакомилась с отделом спортивных товаров, она хотела арбалет. Девочку заклинило на арбалетах. В ГВР она была чемпионкой по стрельбе из арбалета, но в реальном мире ее навыки не работали. От разочарования она начала хаять экипировку, она тренировалась на плакатах и почтовых ящиках, расстреливая их с заднего сидения автомобиля, за рулем которого сидел я.

Я управлял машиной. За годы забвения нервные и энзимные автомобильные технологии умерли — не могу подобрать лучшего слова, — хотя не знаю точно, были ли они на самом деле. Одним словом, мне пришлось вести машину самому. Правда, здесь не было ни пробок, ни чертовых полицейских с штрафными квитанциями за превышение скорости. Я был королем дорог.

Труднее всего было выносить тишину. Тишину мертвого мира. Мы поболтали, потом включили музыку, но Фан нервничала, а я не мог избавиться от мысли, что теперь, когда я свободен и ничто меня не связывает, я унаследовал кладбище.

Искать признаки жизни было абсолютно бессмысленно, но я надеялся. Мне так хотелось, чтобы мимо нас проехала машина, чтобы на переднем сиденье сидели мама и папа, а на заднем маленький Джимми и Чумовой Джоди. Выжившие ликуют при виде нас. Или не ликуют. Я был бы рад даже постапокалиптической уличной банде индейцев-могавков, размахивающих цепями и пистолетами.

Слава богу, мы видели животных, птиц и насекомых, видели семейство чернохвостых зайцев, белку, удирающую от дикой собаки. Кажется, койота.

И всякий раз Фан заставляла меня останавливаться, чтобы стрельнуть в них из арбалета.

— Чертовы собаки, — сказала она.

— Ты же любишь собак, ты ведь даже подарила мне собаку.

— Да, люблю, но белок я люблю больше.

Мы весело неслись через Золотой штат, на шоссе вдоль тихоокеанского побережья я выжимал девяносто миль, мы катили на север. Кроваво-красный закат. Грохочущие волны. Красота.