едва приметной, улыбкой, где четырьмя часами ранее Егора с проституткой высадил таксист, не очень трезвого Биса остановил патруль. До «Паласа» было рукой подать.

— Эй, уважаемый, постой!.. те — ка, — услышал Бис, впрямь решив, что к нему обратился Ульянов, дважды заметив его на одном и том же месте за вечер. Егор пьяно взглянул в сторону, противолежащую от патруля и останавливаться, не стал, махнув приветственно протезом. Он в самую пору разошёлся — а это, как на марафонской дистанции или марш — броске в спецназе — нельзя останавливаться: не можешь идти — ползи, главное — не отступать и не сдаваться! Только со второго окрика Егор сообразил: двое, слева, обращались к нему. — Эй, чепушило, стоять!

Егор с мучительным усилием затормозил:

— Вы мне? — удивился он.

— Нет, блядь, Ленину! — они всё поняли, когда он пошатываясь, едва устоял.

— Тебя чё, комендантский час не ебёт, что ли? Документы давай? — сказал одетый в синюю, советского покроя школьную форму с похожим нарукавным знаком и, вызвавшую у Егора едкую ухмылку смешную фуражку, в которой тот походил на кадета царской России. Второй, в кубанке и охотничьем костюме, напомнил Егору двух пристреленных в доме, на Дубравной. Уже ближе, Егор разглядел на нём петлицы с вышитыми, казалось, кривыми мусульманскими саблями, нашивкой группы крови, выше которой была идентичная с надписью «Витязь», и такая же с другой стороны, с надписью «Крымский»: понять что — либо, читая слева направо, где между пришитого мешали раскосые азиатские глаза и острые скулы, не получалось. Может это и был «Крымский витязь», решил Егор, но глаза выдавали в нём скорее сына монгольских степей. И если бы не свет иллюминированного «Паласа» за их спинами Егор спьяну решил бы, что попал в семнадцатый год прошлого века накануне Октябрьской революции, месяца за три-четыре… или в Монголию того же периода.

— Ты чего, блядина, лыбишься? — сказал вдруг бурят безо всякого акцента.

— Вы кто такие?! — спросил Бис, скривив и без того кривую физиономию.

— Сводный отряд Крымского казачьего войска! Помогаем донецкой народной милиции в охране общественного порядка и общественной безопасности…

— А, понятно… Так ты, казак… или всё — таки казах? — спросил Бис, прищурив по — монгольски глаза. Несмотря на состояние, он быстро оценил их устрашающую мощь, которой они подпитывались из рукоятей кожаных изделий: первый сжимал ручку нагайки заправленной за пояс, второй — дубинку, вроде той, какие были у бандеровских, «оунбэшных» полицаев. — Ну, обеспечивайте! — смело хмыкнул он, повеселев и представив, что нынешним стали выдавать кожаные фаллоимитаторы для укрощения строптивых и буйных, и добавил. — Какого хуя вы приебались ко мне со своими секс — погремушками?

— Хочешь схлопотать нагайкой меж глаз за неуважение к представителям власти? — строго сказал кадет, всем своим видом показывая, что он выше насмешек.

— Так это вся помощь от вас: людей плётками пиздить? — пьяно улыбнулся Бис.

— Я тебя разделать как конскую колбасу, сука! — не сдержался бурят, сузил глаза и хотел было ударить дубинкой Биса по лицу, но грянул гром с огнём и искрами, камнями и комьями земли.

Бис рухнул, как подкошенный, не выбирая места, куда смог; обхватил руками голову, словно захлопнув меж страниц надоевшей недочитанной книги, которую швыряют в угол, вполне заученным движением, которое делал всякий раз при грохочущем близко, а иной раз неблизком взрыве. Иногда и не взрыве вовсе. Последний подобный случай произошёл с ним в солдатской столовой отряда, когда, будучи дежурным офицером от руководящего состава проверял качество приготовленной для бойцов пищи, где повар, конечно же, не нарочно, по неосторожности уронил поблизости огромную толстостенную алюминиевую кастрюля на пол. С тех пор, Егор знал, что плохо переносит не только гром фугасных разрывов, мин и снарядов, но и резкие неожиданные звуки и шумы совсем несвязанные со взрывами одной природой.

…Егор быстро понял: это не кастрюля, а артиллерийская мина или снаряд последнее время частенько залетавшие в жилые районы города бог весть откуда. Придя в себя, и, казалось, окончательно протрезвев, на бесчувственных, но шустрых локтях и коленях Егор уполз к ногам самодовольного Ильича. Вокруг ничего не было видно, в воздухе стояла пыль и пахло порохом. Он прислушался — не летит, не свистит ли ещё, но, как известно, своя пуля или осколок мины не свистят, — ничего больше не слышал. С недавних пор снаряды рвались в городе бессистемно, часто убивая и калеча гражданское население, словно где — то там, за городом, у миномётного орудия, пригвоздив карту к ящикам с минами по углам гранёнными стаканами и бутылкой на троих, пьяные украинские артиллеристы, боги самых разных войн, выбрали наугад, как в рулетку, цель на карте Донецка и произвели выстрел. Егор ждал: может быть, они выбирали следующую, пока Бис сидел под монументом, а может, накатив по стакану, перекурили и отправились спать.

«Хорошо вечер поздний…» — быстро оценил и представил Бис, что могло произойти, когда сквер оживлён или угоди снаряд в жилой дом, или больницу. От этих страшных мыслей Бис поморщился и затряс пыльной шевелюрой, словно желал вытряхнуть уродливое раздумье через рот на землю, но в действительности, пытался вернуть себе слух.

Когда пыль рассеялась, казаков рядом уже не было. В десяти метрах от того места, где они стояли в земле, зияла воронка. Непонятно откуда в сквере появились люди. Их было довольно много, и они шустро двигались, будто черти повылазили из дымящего колодца. И, что — то выразительно жестикулируя и крича ему в лицо, утащили по мраморной лестнице под землю, но в голову их крик не проникал — вакуум в голове Егора заполнил шум и редкие слова, которые он произносил в ответ незнакомым самому себе голосом. На выходе из подземного перехода Егора перехватили шумные молодые женщины заботливо тянувшие к нему тонкие руки. На этих руках, мимо вооружённых дворецких и крутящихся адовых дверей, Биса заволокли в освещённый белый зал с глянцевыми полами, мраморными колоннами, зеркалами, цветами и мягкой мебелью и уложили на диван с подушками, где Егор в конце концов понял, что попал в рай.

«Так вот что обещают шахидам?! — подумал он одурманенной головой, разглядывая молодых наложниц. — …Чудо — рай!» — поскрёб он пальцем под глазом, куда при взрыве ударила маленькая окалина тротуарной плитки, будто хотел соскрести оставшуюся на щеке щекотку и только на секунду прикрыл глаза, как услышал знакомый убедительный и доходчивый язык, который в отдельных ситуациях у одних снимал напряжение и создавал его у других.

— Так, блядь, разойдитесь к хуям! Освободите место! — откуда — то издали, за пределами