как он некогда был послан своим отцом (в то время Петр еще жил в Голштинии, в Киле) в поход против богемцев, которых он с одним отрядом карабинеров и пехоты немедленно обратил в бегство. Во время этого рассказа австрийский посланник, как я заметила, часто краснел и, видимо, смешался, не зная, как понимать государя: что тот разумеет под именем богемцев — блуждающих цыган, живущих воровством и пророчеством, или подданных его королевы? Это замешательство могло быть тем серьезнее, что недавно было приказано вывести русские войска из Австрии, — приказание, очевидно, вовсе не миролюбивого характера. Я наклонилась к императору и тихо по-русски попросила его не рассказывать таких историй иностранным министрам, потому что, сказала я, если бы в Киль зашли кочующие цыгане, отец его, верно, приказал бы выгнать их, а не великого князя, в это время еще ребенка. “Вы дурочка, — отвечал государь, обернувшись ко мне, — и любите перечить мне”. Петр III, к моему счастью, пил вина вдоволь и позабыл мое возражение на его историю».

Екатерина II в мемуарах пересказывает этот анекдот, только на этот раз речь идет о «египтянах», которых жители Киля называли «богемцами», т. е. инородцами, как русские называли «немцами» («немыми») всех, кто не говорил по-русски.

Ее рассказ звучит так: «Первая ложь, какую великий князь выдумал, заключалась в том, что он, дабы придать себе цены в глазах иной молодой женщины или девицы, рассчитывая на ее неведение, рассказывал ей, будто бы, когда он еще находился у своего отца в Голштинии, его отец поставил его [великого князя] во главе небольшого отряда своей стражи и послал взять шайку цыган, бродившую в окрестностях Киля и совершавшую, по его словам, страшные разбои.

Об этих последних он рассказывал в подробностях так же, как и о хитростях, которые он употребил, чтобы их преследовать, чтобы их окружить, чтобы дать им одно или несколько сражений, в которых, по его уверению, он проявил чудеса ловкости и мужества, после чего он их взял и привел в Киль. Вначале он имел осторожность рассказывать все это лишь людям, которые ничего о нем не знали; мало-помалу он набрался смелости воспроизводить свою выдумку перед теми, на скромность которых он достаточно рассчитывал, чтобы не быть изобличенным ими во лжи».

К цыганам во всей Европе относились недоверчиво и откровенно враждебно. Не стал исключением и Карл Фридрих — в письмах, сохранившихся в Шлезвиг-Голштейнском земельном архиве, он приказывает своему канцлеру совершать карательные рейды против цыган, отрезать пленным пальцы и уши, колесовать, клеймить железом, сжигать их заживо. Мало того, в архиве сохранилось 12 собственноручных рисунков Карла Фридриха, на которых изображено применение подобных мер наказания. Они, по словам исследователя К.Д. Сиверса, обнаружившего эти документы, «выглядят отталкивающими, если не сказать — извращенными». И вполне возможно, что на карательные рейды против цыган Карл Фридрих брал с собой сына. Возможно, именно с этими воспоминаниями связаны страхи, проявившиеся уже при Дворе Елизаветы. Яков Штелин вспоминает, что когда летом Елизавета и Петр ездили в Петергоф и развлекались охотой, он показал, «хотя больше из амбиции, чем из удовольствия, застрелить на лету ласточку», но «он всегда чувствовал страх при стрельбе и охоте, особенно когда должен был подходить ближе. Его нельзя было принудить подойти ближе других к медведю, лежащему на цепи, которому каждый без опасности давал из рук хлеба».

Когда ребенок видит, как значимые для него взрослые ведут себя жестоко с другими людьми, но при этом знает (хотя бы из церковных проповедей), что такое поведение формально осуждается, он встает перед выбором: подражать ли взрослым в жестокости и лицемерии или взбунтоваться против них. На этот выбор может повлиять многое, возраст ребенка, его темперамент и (не в последнюю очередь) наличие поддержки и безусловной любви в его жизни. Какой выбор сделал для себя Петр III, мы догадаемся в конце этой истории.

А пока еще один немаловажный факт, оказавший влияние на его детство. После смерти Анны Петровны герцог Голштинский так и не заключил нового династического брака. Вероятно, ему больше не предлагали «выгодных» принцесс. Но в доме нужна хозяйка, и уже через пару лет после смерти первой герцогини Карл Фридрих вступил в морганатический брак с пасторской дочкой Эвой Доротеей Петерсен. В 1731 г. родилась сестра Карла Петера — Фредерика Каролина. Когда ей минуло 25 лет, она вышла замуж за уроженца Эстляндии Давида Райнхольда Сиверса (однофамильца ученого, о котором речь шла ранее). Он был всего на четыре года моложе Петра, вскоре стал его флигель-адъютантом, приехал вместе с ним в Россию и сохранял ему верность в часы переворота 1762 г.

11 июня 1739 г. герцог умер, и опекуном осиротевшего мальчика стал его двоюродный дядя Адольф Фридрих. С подопечным он почти не общался. Однако будущее двоюродного племянника Адольфа Фридриха все же занимало. Почти в такой же степени, как и его собственное будущее. Какой трон достанется мальчику помимо голштинского? Русский или шведский? Поначалу казалось что шведский — Анна Иоанновна ясно выразила свое желание видеть наследником внучатого племянника. Значит, Карла Петера нужно готовить к шведскому престолу — учить шведскому языку, наставлять в лютеранской вере. Кстати, Штелин рассказывает, что Петр ненавидел латынь с детства, но при этом вовсе не был врагом книжной учености, просто он предпочитал мертвым языкам живые. «Будучи императором, Петр III имел тоже отвращение от латыни. У него была довольно большая библиотека лучших и новейших немецких и французских книг. По его приказанию до́лжно было устроить полную библиотеку в мезонине нового Зимнего дворца по моему плану, для чего император назначил ежегодную сумму в несколько тысяч рублей, и строго приказал мне, чтобы ни одной латинской книги не попало в его библиотеку».

Пока до императорского титула Петру еще далеко, но эта перспектива с каждым днем становится все реальнее: умирает Анна Иоанновна, отправляются в ссылку Анна Леопольдовна и младенец-император, на престол вступает Елизавета. Еще до своей официальной коронации она посылает за племянником, освобождая тем самым шведский трон для Адольфа Фридриха.

За юным Петром (ему 14 лет) приезжают два Корфа: барон Иоганн Альбрехт Корф, посланник из России в Дании, и его однофамилиц и коллега-дипломат, барон Николай Андреевич Корф, женатый на графине Екатерине Карловне Скавронской, дочери графа Карла Самуиловича Скавронского, родного брата императрицы Екатерины I. В день приезда в Петербург Корф получил от Елизаветы звание камергера, через два года отправлен в Раненбург — перевезти «Брауншвейгскую фамилию» на Белое море. А позже, на третий день по восшествии на престол, Петр пожалует Николая Андреевича полным