другому вопросу вообще, но с хамством, конечно, ты перегнул, парень! Сразу видно норов есть! — улыбаясь, сказал он.

— Простите меня если что не так!

— Не было ничего, капитан! Показалось мне! Сам понимаешь, нервы, наступление, тут вы еще развалились как на привале! Но это не важно. Важно, вот что! После того боя, из которого ты меня вытащил, капитан! Ты спас мне жизнь! В долгу перед тобой я не останусь! Я знаю, что произошло потом. Про гибель твоих ребят… мне очень жаль! Отличные ребята были, во век не забуду. Посему я лично написал представление на тебя и твой экипаж, к присвоению звания Героя Советского союза! Президиум верховного совета СССР, удовлетворил это, и мы ждем тебя пятого июня в кремлевском дворце! Надеюсь поправишься, за это время?

Мой голос снова задрожал от наворачивающихся слёз:

— Спасибо, товарищ генерал-полковник! Я постараюсь!

— Вот и молодец! Отдыхай капитан! А вот тут, кстати, тебе пакет от нас с Шиндяпиным! — положив на тумбочку сказал он, — как ты нам ловко перевязки то сделал тогда! Навыки-то откуда такие!

— Я был медиком, товарищ генерал-полковник, не доучился только!

— Ну, ничего скоро домой! Доучишься! Если какие проблемы возникнут с восстановлением в институт, сразу мне звони!

— Понял, товарищ генерал! — улыбнулся в ответ я.

Тевченков поднялся со стула и забрав с собой всю свиту с Кулагиным и Гайсаровым, вышли из палаты.

Лежа в постели, я задумывался о многом. Особенно я не мог поверить в гибель своих ребят. От них не осталось даже фотокарточки, не осталось хоть что то, что могло напомнить о них. Только в течение всей своей жизни, я буду помнить вечно: механика-водителя Женю Матвеева, стрелка-радиста Яшку Столярчука, заряжающего Бориса Карасева и наводчика Якова Гелашвили. Вечная им память!

Так же у меня не выходил из головы образ того хирурга, который оперировал меня в полевом госпитале. Возможно из-за массивной кровопотери, я просто-напросто спутал, и принял того хирурга за свою жену. Она, скорее всего еще учиться в институте, и придерживаясь, нашей клятве, которую мы давали друг другу, тогда в 41-ом, до сих пор ждет меня.

Прошло время, и я шел на поправку. Рано утром, разбудив всех, сломя голову бежала медсестра Наденька, забегая в каждую палату, включая радио.

— А ты чего разлегся, радио слушать надо сейчас! А ты лежишь, грустишь тут! — подойдя к приемнику, улыбаясь говорила она.

Благодаря профессорам и моему протеже Александру Владимировичу, меня быстро поставили на ноги. Так поднявшись с койки и опираясь на костыли, я подошел к ней:

— Чего там такое?

— Да слушай ты! Сейчас, Левитан говорить будет!

— Да в чем…

— Тсс! — прикрыв мне рот своими маленькими, нежными пальчиками.

После музыкального проигрыша, раздался тот самый ожидаемый и завораживающий голос Юрия Левитана:

«Приказ Верховного Главнокомандующего по войскам красной армии и военно-морскому флоту!

8 мая 1945 года в Берлине представителями германского верховного командования подписан акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил.

Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена, Германия полностью разгромлена…»

Одновременно, по всей больнице, по всему городу, по всей стране, прокатились кличи: «УРА, ПОБЕДА!»

Обнявшись с Наденькой, счастью не было предела. Четыре года, тысяча четыреста восемнадцать дней и ночей, вели упорную борьбу с врагом! Ценою огромных потерь, положив все на алтарь свободы, мы победили в этой страшной войне! Выбежав из палаты, весь медперсонал и пациенты, начали обниматься друг с другом, радоваться и просто плакать от счастья. Теперь начиналась новая жизнь для большинства советских граждан, но к сожалению, не для меня…

После выписки, по распоряжению товарища Тевченкова, я должен был прибыть на официальное награждение в кремлевский зал. Пятого июня, в день моей выписки, я прощался с моими спасителями и в частности с моим новым другом медсестрой Наденькой. Мы обменялись адресами в надежде, что будем дружить семьями. После долгого прощания, она подарила мне поцелуй, на который я ответил взаимностью. Вскоре она помогла мне надеть парадный мундир, со всеми регалиями. Я прихватил свою трость и помахав рукой, вышел из госпиталя в сторону Кремля.

И не успев пройти буквально пятьсот метров, как ко мне подъехала черная, роскошная машина. Из нее вышли двое в гражданской форме одежды и представившись сотрудниками госбезопасности, любезно предложили меня подвести. Я без задних мыслей сел к ним в машину, ссылаясь на то, что это Александр Владимирович прислал ребят, чтобы те меня доставили на награждение. Положившись на это ошибочное мнение, я вскоре об этом очень сильно пожалею. Генерал-лейтенант Зубов, да-да тот самый Зубов, узнав про то, что я выжил после штрафбата, и про то, что я сдружился с членом военного совета фронта был в дикой ярости. Он сфабриковал на меня уголовное дело, в котором находились все мои деяния, совершенные за годы войны. Это и измена родине и пособничество врагу. Зубов уже входил в большую сферу влияния Берии, занимая должность заместителя начальника пятого отдела, второго управления центрального аппарата НКВД СССР (пятый отдел — это отделение при управлении НКВД занимающийся оперативным розыском агентуры противника, предателей и пособников немецко-фашистских оккупантов).

Он все-таки добился своей справедливости, и пришив мне две серьезные статьи, довел дело до суда. В этой ситуации мне не помогли ни Кулагин ни тем более Тевченков. Александр Владимирович нес службу сначала в НКВД, а после формирования «СМЕРШ» в апреле 1943 года, перешел под крыло товарища Абакумова. Я веду к тому, что даже такие высокопоставленные знакомства не дали положительного результата. После избрания мне меры пресечения, я был лишен всех наград, званий и был отправлен этапом в Северо-Уральский исправительно-трудовой лагерь, что в Свердловской области на целых тринадцать лет.

Глава четвёртая

«С чистого листа»

Разговаривали мы более суток. Мне дико понравилась манера Москвитина, и его человечность, проявленная ко мне, которой так не хватало в этих стенах. Он так же был несколько шокирован, тем что мне пришлось пережить за эти двенадцать лет, исписав более двадцати страниц интересующими его фактами моей прошлой жизни. Вскоре капитан убрал в свой портфель протоколы допросов, и доставая оттуда же некий документ, передал мне для ознакомления.

— Что это гражданин капитан? — спросил я, прищурившись на лист бумаги, — у меня плохо со зрением!

Москвитин молча подошел к окну, открыл форточку и сделав несколько глубоких вдохов повернулся ко мне и произнес:

— Это ваше освобождение капитан Петровский! Вы полностью реабилитированы с восстановлением всех наград и званий. Я вас сердечно поздравляю Алексей Александрович!

Его слова прозвучали как гром среди