я тебя самолично под трибунал отдам! Это что еще за фортель?

— Я должен был остаться, Александр Владимирович! — улыбаясь ему в лицо, говорил я.

— Ты вообще, чем думал, когда решил это? А? Я очень сильно сомневаюсь, что головой! — размахивая руками, возмущался он.

— А там нечем думать, товарищ полковник! — влез в разговор Столярчук.

— Да ну все ж хорошо кончилось? Генерал жив? — спросил я, облокотившись за его плечо.

— Да что с ним будет-то? Генерал он и есть генерал! Они не умирают, им партия запрещает! А ты, дурья твоя башка, ни генерал еще и беспартийный! — перейдя местами на матерные словосочетания, продолжал ругаться Кулагин.

— Да, как на счет моего рапорта о вступлении в партию? — спросил я, отвлекая его от темы.

— Никак! Хрен тебе, а ни вступление в партию! — махнув рукой, он ушел в машину.

— Александр Владимирович? Ну, товарищ полковник, подождите! Видите, я ранен, а вы ругаетесь! Ну, постойте же! — догоняя его, говорил я.

Карасев остановил меня и улыбаясь сказал:

— Да отстань ты от него! Переживает за тебя мужик! Ты ему как сын! Поэтому он и беситься, что ты зря головой рискуешь! И, кстати! Несмотря на чины, мы тебе тоже в отцы годимся между прочим, и тоже по-отечески имеем право тебе задницу надрать!

Я был бесконечно счастлив в это момент, находясь рядом с моими ребятами. Обняв их всех, я забрался на танк и сел на башню свесив ноги.

Кулагин уже тронувшись с места, начал следовать в расположение. Экипажи Карякина и Суслова я пропустил первыми, а сам с ребятами отправился замыкающим. Пристроив свою прострелянную руку на открытый люк танка, я достал пачку сигарет и закуривая любовался просторами Австрии.

Солнце понемногу скрывалось за горизонтом. Позади нас на перекрестке, было много трупов, выходивших из окружения немецких солдат, и догорающая техника генерала Тевченкова. На пути к нашему расположению, ничего ни предвещало беды. Казалось, что противника в нашем округе уже нет, как вдруг из лесного массива, огибавшего дорогу до Винер — Нойштадта, показался вражеский арьергард.

Они тянули противотанковое орудие Pak 40, которое было развернуто в считанные секунды. Повернувшись направо, я слишком поздно заметил орудие противника, и не успев предупредить своих ребят, в правый борт нашего танка, с небывалым визгом, ударил вражеский снаряд. От попадания, танк сразу же загорелся изнутри. Взрывной волной меня смело с танка на дорогу, перебив осколками ноги. Почувствовав нестерпимую боль в ногах, я попытался подобраться к моему танку, но буквально через мгновение детонировал наш оставшийся боекомплект. От взрыва, у нашего танка сорвало башню, да так сорвало, что она подлетела на несколько метров ввысь.

Услышав душераздирающий призыв о помощи мехвода, я попытался доползти до горящей машины, чтобы спасти выбирающегося из переднего люка Женю Матвеева. Показавшись в пол тела, с окутанной пламенем гимнастеркой, он повис на пороге люка. Превозмогая боль, я со звоном в ушах, горящей спиной, и перебитыми ногами, полз к нему. Позвать на помощь я не мог. В тот момент, когда пламя охватило боевое отделение, огонь поразил дыхательное горло.

Остальные экипажи вели бой, подавляя огневые точки противника. Подбежав ко мне, ребята накинули на мою спину плащ-палатку, и после того, как сбили пламя они оттащили меня сусловский танк. Указывая обожженными руками на свою машину, башня которой уже отсутствовала, я пытался промычать ребятам, чтобы спасали остальных. Но в горячности боя и от стоящей перестрелки, они быстро взвалили меня на бронетранспортер Кулагина.

Александр Владимирович, с автоматом в руках отстреливался от засевшего за деревьями противника.

Дав отмашку рукой, он кричал:

— Увозите в тыл! Шевелитесь мать вашу! Мы их задержим!

Бойцы бросили меня в кузов прямо на убитых ребят, и тронувшись с места, бронетранспортер помчался в тыл. Лежа на уже умерших бойцах, я перестал воспринимать мир таким, каков он есть. Лицо было иссечено осколками. Кровь, сочившаяся изо лба, тонкой струйкой заливала глаза. Ноги в рваных и обагренных кровью галифе, висели ни в какую ни слушаясь. Тело окутал невыносимый холод. Торчащая перед моим лицом изуродованная рука неизвестного мне бойца, двоилась в глазах.

— Не довезут, — шептал я, сквозь сочащуюся изо рта кровь, — не довезут… В глазах резко все побелело, и моё дыхание остановилось.

***

Странный холод окутал мое изуродованное тело. Почему так тяжело дышать? Почему я не могу открыть очей своих? И почему я слышу посторонние голоса? И самое страшное то, что я иду на этот голос. Он, будто зомбируя, призывает меня к чему-то. И я не могу с этим ничего поделать. Я все иду и иду. Вдруг я уперся во что-то твердое и холодное, оно ни дает мне вступить и шагу. Как вдруг, откуда ни возьмись прозвучал голос: «Открой глаза!»

Открыл. Передо мной стоял большущий трон, повернутый спинкой ко мне. На этом троне сидел некто, и страшно молчал. Я хотел разглядеть его внешность, но все тщетно. С какой стороны я бы не подошел, он постоянно обращен ко мне спиной. И прекратив попытки в поисках истины, этот некто все же заговорил со мной:

— Боишься смерти?

— Не боюсь…

— Ты тронут тленом.

— Я спасусь!

— Не видишь света.

— Просто сплю.

— Что видишь?

— Годы. Жизнь свою.

— Пришёл твой час.

— Далече он.

— Вот я стою!

— Ты — страшный сон?

— Нет, я мудрец!

— Конец твой близок.

— Не конец.

— Не веришь мне?

— Тебя тут нет.

— Поверь глазам.

— Не вижу свет.

— Поверь ушам.

— Они глухи.

— Дыханью верь!

— Оно молчит.

— А сердце?

— Тоже не стучит

— Куда уходишь ты?

— Во тьму…

— Живёшь ты разве?

— Я… Живу…

— Я так не думаю.

— Уйди!

— Глаза закрыл бы.

— Пощади…

— Я не могу.

— Но почему?

— Вот так.

— Я не хочу во тьму…

— Не важно это.

— Как же так?!

— Идёшь во тьму…

— Иду во мрак…

— В моих руках ты.

— Отпусти.

— Ты задержал меня.

— Прости…

— Готовься.

— С духом соберусь…

— Боишься смерти…

— Да… Боюсь…

— Вернуться хочешь?

— Да хочу!

— Зачем же? Ты уже в раю!

— Но там же вся, моя семья!

Мне умирать ни как нельзя!

— Смирись сынок, уже ты умер!

Возврата боле нет назад.

— А ты вдохни в меня ту муку,

и выдай вексель на возврат.

— И что ты будешь делать там?

В том страшном времени ином.

— Я буду жить назло врагам!

И строить счастье на потом.

— Ну что-ж, раз ты выбрал муку,

тогда я жизнь тебе отдам!

Но знай, тебе я больше руку,

на смертном одре не подам!

— А мне там рук ни чьих не надо!

Ведь если час пробьет