Должно быть, немного на свете нашлось бы баркасов, сумевших в столь почтенном возрасте выдержать такое испытание, однако мало на свете было и лодок, строители которых мечтали передать их по наследству своим детям и даже внукам.

Когда Асдрубаль спустился в трюм, где воды было по колено, Абелай едва заметно улыбнулся, показав в то место на корпусе, откуда била струя.

— Смотри, сопротивляется! — воскликнул он. — Зализывает раны, словно побитая палками собака. Но он держится! Держится!

— Был момент, когда я засомневался: выдержит ли?.. Помнишь, когда мы падали с гребня той волны? Он должен был переломиться… Или развалиться на части.

— Любой другой — да. Но не этот. Только не мой баркас.

— Теперь нам придется немало потрудиться, чтобы вернуть ему прежний вид.

Два дня и две ночи они лежали в дрейфе, позволяя слабому течению сносить их к юго-западу. Сейчас они окончательно уверились в том, что Дамиан Сентено потерял их след, и полностью посвятили себя ремонту баркаса и отдыху.

Казалось, они укротили океан, который из бешеного и неистового в одночасье стал добрым и ласковым, волны улеглись, и на его гладкой, словно озеро, поверхности вскоре начали появляться дорадо, которых чем-то неудержимо привлекал «Исла-де-Лобос». Без малейшего страха они десятками подплывали к лодке, и Айза ловко вытаскивала их из воды, отправляя в кастрюлю или развешивая сушиться на леерах.

Дорадо исчезли лишь тогда, когда рядом с лодкой появилась акула: она спокойно описала несколько кругов вокруг баркаса, словно хотела изучить его и убедиться наверняка, что добыча эта слишком крупная и ее не удастся разорвать на части и полакомиться сочным свежим мясом, что — она чувствовала — скрывалось за досками. Но как только хищная тварь лениво скрылась в бескрайней синеве, дорадо появились снова, и было их так много, что Айзе на какой-то краткий миг показалось, будто это ожила сама вода.

— Мне жалко убивать их, — призналась она отцу однажды, когда красавец дорадо весом около четырех килограммов, выпрыгнув из воды, оказался на палубе. — У меня такое впечатление, что они предлагают мне дружбу, а я предаю их доверие. Море кажется таким пустым, когда они уплывают!

— Дорадо — рыба терпящих кораблекрушение, — ласково ответил Абелай Пердомо. — Бог моря, который сотворил всех рыб и водных тварей и повелевает штормами и штилями, приказал им жить посреди океана, чтобы там они могли составить компанию морякам или стать пищей для терпящих бедствие. Многие моряки спаслись, потому что к ним приплыли дорадо и ценой своих жизней спасли их жизни. Каждый раз, когда ты видишь этих рыб, ты понимаешь, что жизнь сильнее смерти. — Он нежно погладил дочь по волосам. — Ни один истинный человек моря не станет ловить дорадо, если в этом нет необходимости. Иначе он навлечет на себя гнев самого бога моря.

— Ты действительно в это веришь?

— Такая вера еще никому не принесла вреда, — ласково заметил Абелай. — Никто еще никогда не воевал за бога моря, он не рождает в людских сердцах ненависти и не заставляет идти за себя в огонь или прыгать в воду. Что плохого в том, чтобы любить дорадо и дельфинов, уважать бога моря и принимать его таким, какой он есть, со всей его яростью и добротой? Что плохого в том, чтобы благодарить сардин или меро, которые позволяют ловить себя, а потом нести домой и готовить ужин из своих тел? Все это мне представляется не более безумным, чем вера в рогатого дьявола, который живет под землей и ждет не дождется, когда ты умрешь, чтобы насадить тебя на вилы и поджарить на сковороде. — Он показал на рыбину, продолжавшую трепыхаться на палубе: — Единственное, что ты сейчас должна сделать, так это прекратить ее агонию. Как только ты вытаскиваешь рыбу на сушу — тут же убивай ее. Когда же ты станешь ее есть, то знай, что ты ешь частицу океана, который тем самым передает тебе свою силу, чтобы ты и дальше могла продолжать с ним бороться. — Он легонько ущипнул ее за щеку. — Море уступает лишь тем, кто не боится вступить с ним в открытую схватку.

Сказав так, он развернулся и вперевалку, как всегда ходят те, кто на корабельной палубе проводит больше времени, чем на суше, пошел на корму. Айза не сомневалась, что ее отец — красавец великан, который в минуты опасности всегда был решителен и непреклонен, однако, оставаясь наедине с семьей, становился добрым и нежным, — свято верил во все истории, рассказанные рыбаками о дельфинах, дорадо и боге моря.

В другой раз их пришли поприветствовать киты, которые на поверку оказались всего лишь ленивыми кашалотами, не обращавшими никакого внимания на «Исла-де-Лобос», так же как не обратили бы они внимания на плавающий деревянный бочонок. Уверенные в своей несокрушимой силе, они неспешно продолжали путь, с шумом выдыхая воздух и изрыгая фонтаны воды.

— Куда они плывут?

— А почему они куда-то должны плыть? Океан принадлежит им, и они гуляют здесь, как им вздумается.

— Они такие большие!.. И так странно встретить их здесь, далеко от берега. Словно они плывут в пустоте, совсем как солнце по небу. Неужели их не пугает бездна внизу?

— Наверное, все это им даже нравится. Это их жизнь, они ее сами выбрали. В противном случае они родились бы крабами или слонами… Или кто-то из них родился бы в семье Пердомо и его назвали Айзой.

— Какой ты глупый!

— Да нет, это ты глупышка, раз задаешь вопросы, которые больше бы пристали людям с материка. Куда плывут киты? Они просто хотят найти место, чтобы испражниться! Они большие, а бумагой, увы, не пользуются, потому-то, чтобы подмыться, им нужно много, очень много воды.

И вот однажды, рано-рано утром, появились дельфины. Это были не те дельфины, которых они встретили в начале пути, ибо те остались у берегов Лансароте. Айза тогда еще подумала, что ни одному дельфину и в голову бы не пришло добровольно покинуть воды ее родного моря.

Они тоже шли на восток, и она прошептала им вслед:

— Если будете проходить проливом Ла-Бокайна, скажите на Плайа-Бланка, что я когда-нибудь вернусь домой и больше уже никуда не уйду.

После этой встречи в душе ее родилась тоска. Все утро она всматривалась в бескрайние просторы океана и задавала себе один и тот же вопрос: действительно ли это тот же океан, который она видела из окна своей комнаты, в котором мыла ноги во время своих долгих прогулок по берегу?

Аурелия скоро поняла, что дочь грустит, подошла к ней и села рядом, в тени тента, натянутого на корме.

— О чем думаешь? — спросила она.

— О доме. — Айза посмотрела на мать. — Сможем ли мы когда-нибудь вернуться?

— Если мы этого действительно захотим, — уверенно ответила Аурелия. — Матиас Кинтеро вечно жить не будет, и в тот день, когда он умрет, нам уже нечего будет бояться.

— Это не так.

И тут Аурелия Пердомо ощутила, как каждый волосок на ее теле встал дыбом, а по спине пробежал озноб. Голос дочери изменился, а она лучше, чем кто-либо, знала, что означает подобная перемена: сейчас кто-то другой — возможно, духи — говорил устами ее Айзы.