Айза спала крепким, спокойным сном; Аурелия же металась в полудреме, будучи не в силах определить, где кончается реальность и начинаются видения. Всю ночь она прислушивалась к дыханию дочери, страшась повторения кошмара, и изо всех сил прислушивалась к тишине, надеясь ощутить присутствие деда Езекиеля. Ей отчаянно хотелось, чтобы он с ней поговорил, как всегда говорил при жизни, и хоть немного рассказал ей о будущем, которое с недавних пор представлялось ей ужасным.

Похоже, что только Аурелия не питала иллюзий касательно их будущего места жительства. Она ясно представляла себе жизнь в Америке, и жизнь эта казалась ей далекой от идеальной.

До той проклятой ночи праздника святого Хуана будущее представлялось ей всего лишь продолжением прошлого, время ее жизни текло неспешно, и она надеялась спустя много лет навсегда закрыть глаза в окружении любимых людей и знакомых с юности пейзажей, волновать же ее должны были лишь веселые проделки внуков. И вот вдруг оказалось, что будущим ее стала Америка, страна, которая представлялась ей огромным монстром, пожирающим людские мечты. Она знала, что семьи, туда переезжающие, распадаются так же быстро, как разлетаются песчинки под порывами сильного ветра.

Трое двоюродных братьев отца Аурелии навсегда потерялись в запутанном лабиринте американских городов и больше никогда уже не возвращались на родину. Пропал и Санчо Гера, от которого его брат Руфо за тридцать лет так и не получил ни одного письма.

Она могла понять, почему, ступив на новые земли, люди тут же забывают старые связи, и оттого боялась будущего еще сильнее — ей казалось, что в один прекрасный день Америка отнимет у нее детей.

Когда Асдрубаль несколько месяцев подряд крутился вокруг одной девицы из Фемеса, она уже начала беспокоиться, так как даже мысли допустить не могла, что он может уйти из поселка и обосноваться где-то еще, пусть даже это и будет деревня, отстоящая от Плайа-Бланка всего лишь на десять километров, и то если идти по пляжу по прямой. На континенте жили миллионы мужчин и женщин, и каждый из них мог увести ее детей за десятки, а то и сотни километров от дома, и она ничего бы не смогла с этим поделать.

Или они, не дай бог, уйдут сами.

Может статься, что Себастьян желает другой жизни, никак не связанной с морем и рыбной ловлей, а это значит, что он рано или поздно отдалится и от отца, и от брата. Или Айза, ее маленькая, беззащитная доченька, наконец-то перестанет чувствовать и думать как ребенок, лишится дона и с головой погрузится в ужасный мир больших городов, приносящих людям моря лишь боль и разочарование.

Аурелии всегда была ненавистна мысль, что ее дочь была избрана судьбой, ненавидела она и ее дар и часто вспоминала, как разозлилась, когда Сенья Флорида объявила на всю деревню, что дожди принесла именно Айза и что ей суждено нести людям как добро, так и зло, а всему виной была якобы забытая уже всеми прабабка, которая передала ей способности укрощать зверей, привлекать рыб, лечить больных и ублажать усопших.

Еще больше Аурелия разозлилась, когда убедилась, что зловещие предсказания дочери неизбежно сбываются и что девочка ее, так сильно отличающаяся от сверстников, окутана тайной, словно саваном.

Однако, пытаясь убедить себя в том, что Айза ее на самом деле самый что ни на есть нормальный ребенок, а Сенья Флорида просто-напросто сошла с ума, она обманывала саму себя. Еще будучи беременной, Аурелия чувствовала, что в утробе ее живет существо, наделенное чудесной силой, каковой не было у ее старших детей. Уже тогда она знала, что родится девочка, которая в будущем принесет ей столько же радости, сколько и печали.

Колдунья из Соо покинула свое мрачное каменное логово, чтобы бродить по дороге недалеко от церкви в тот день, когда там крестили Айзу, а за неделю до того, как у дочери ее начались первые месячные, а с далеких берегов прилетела саранча — было ее так много, что не стало видно небо, — и уничтожила все посевы, кто-то подложил под их дверь деревянного мальчика с разрезанным на две части сердцем.

В это же самое утро Аурелия его сожгла, чтобы никто не видел, но все еще помнила, как тот не поддавался огню и как кухню наполнил странный едкий запах, ничуть не похожий на запах дыма. Откуда взялась эта проклятая деревяшка и кто вырезал эту куклу, так похожую на живого младенца, так и осталось неизвестным.

— Дело негров! — сделал вывод Руфо Гера, которому она рассказала о своей находке и связанных с ней страхах. — Я читал, что негры из Дагомеи используют эту древесину и тратят много времени на подобные ритуалы. Это они привезли в Америку вуду.

— Но здесь-то негров нет, — возразила Аурелия. — По-моему, я еще ни разу не видела негра на Лансароте. Кто же хочет запугать меня?

Это был вопрос, который навсегда остался без ответа, так как в то время на острове не было ни одного негра. В конце концов все сошлись на том, что кто-то просто нашел куклу в море и не придумал ничего лучше, как подбросить под двери семьи Пердомо Марадентро.

Но если она приплыла из Африки, то значит, что именно за нею последовала саранча, за четыре дня уничтожившая все посевы до единого росточка.

— Мавританцы ее едят, — кто-то сказал тогда. — Наказывают ее за то, что оставляет их без урожая. Они ее ловят, жарят и едят. Иногда из саранчи они делают муку. Теперь и мы могли бы попробовать гофио из саранчи.

Однако в деревне так и не нашлось смельчака, решившегося бы отомстить саранче подобным образом, да и, по правде говоря, не так уж много она причинила вреда опаленным солнцем камням Рубикона. Потом лишь Сенья Флорида жаловалась, что мерзкие насекомые поели растущую во дворе ее дома мимозу.

Таким образом событие, которое стало бы бедой для любого другого уголка земного шара, превратилось в развлечение для детворы, которая гонялась за насекомыми сломя голову. Заинтересовали насекомые также женщин и стариков поселка, которые могли наблюдать за ними часами, ибо в их размеренной жизни слишком уж редко происходило что-то интересное или хотя бы необычное.

Однако в те четыре дня Айза стала женщиной.

А в ночь, когда у нее прекратилось кровотечение, саранча исчезла, словно по волшебству.

Следовало ли ей уже тогда обеспокоиться судьбою дочери?

Последние события показали, что волновалась она не зря, и теперь страх, и без того мучивший ее уже долгое время, начал шириться и разрастаться и в один прекрасный день стал таким же глубоким, как и океан, качающий на своей огромной ладони их утлую лодку.

Ветер переменился, и она четко различила шаги на палубе. Находясь в своей каюте, она всегда могла сказать, кто именно ходит наверху: тяжелые и широкие шаги принадлежали мужу, легкие и уверенные — Асдрубалю. Ее же старший сын, который в свое время мог бы стать морским офицером или адвокатом, однако решил так и остаться простым рыбаком, ходил тихо, почти неслышно.

Затем вдруг лодка прекратила жалобно стонать, и Аурелия поняла, что ветер снова переменился и теперь дует в правую носовую часть баркаса. Она заснула, будучи уверенной, что все теперь должно быть хорошо, а старый Езекиель никогда больше уже не появится, сколько его ни зови.