Роке Луна превратился в абсолютного хозяина дома, в котором он, похоже, был единственным живым существом, ибо неприкаянный дух, живущий в спальне капитана, уже нельзя было назвать человеком. Луна бродил по длинным коридорам поместья и его комнатам, выходил во двор и каждый день не уставал поражаться тому, как дом меняется вместе с хозяином. Казалось, что годы всей своей тяжестью навалились на некогда прочные его стены и по ним, как морщины по лицу, побежали трещины.

— Ничего не делает, — первое, что произнес Роке Луна, когда Дамиан Сентено спросил о состоянии хозяина. — Дни и ночи проводит в постели, разглядывая стены, и клянусь вам, каждое утро я поражаюсь тому, что он умудрился пережить ночь.

— Что говорит врач?

— Что он здоров, однако скоро умрет от печали. — Роке пожал плечами, будто ему стоило большого труда понять, что происходит. — Не ест, не пьет и даже не оправляется. Я все же не могу понять, как он еще дышит.

И это действительно оставалось для всех загадкой, ибо дон Матиас пожелтел и исхудал так, что стал напоминать скелет, голова его, которую доселе он никогда и ни перед кем не склонял, теперь безвольно лежала на грязной, пропитанной потом подушке, а некогда черные, как вороново крыло, усы пожелтели и обвисли. Слезящимися красными глазами он смотрел прямо перед собой, но, должно быть, не видел ничего дальше спинки кровати.

— Так значит, ему снова удалось ускользнуть? — произнес он едва слышным голосом, каким-то чудом родившимся в его исхудавшем теле. — От моего сына осталось лишь воспоминание, а убийца его все еще живет и, наверное, собирается прожить много лет. Это несправедливо.

— Я думаю, что он уже мертв, — ответил Дамиан Сентено, впрочем, слова его звучали не очень убедительно. — Мы обыскали море пядь за пядью, но нигде не нашли баркаса, а лодка не может испариться, она может только утонуть. Их не было нигде!

Старик согласно кивнул.

— Там их не было, говоришь! — сказал он. — А они были там, под самым вашим носом, только вот вы не смогли разглядеть их.

Он надолго замолчал, устремив взгляд в пустоту, а на лице его застыло так свойственное ему в последние дни отрешенное выражение. Наконец он вскинул руку, и его тонкий, как лоза, костлявый палец нацелился на тяжелый комод, стоящий в самом дальнем углу.

— Открой первый ящик, — приказал он. — Возьми зеленый портфель. Там мое завещание… — Он пристально посмотрел на Дамиана, когда тот возвратился с портфелем в руках. — Я назвал тебя моим наследником, моим единственным наследником, и с этого момента ты владеешь не только этим домом, но и моими банковскими счетами.

— Но, дон Матиас, — попытался возразить Дамиан Сентено, — я же не выполнил…

— Выполнишь! — прервал его старик, поднимая руку. — Ты отправишься в Америку, разыщешь там Пердомо и убьешь Асдрубаля и эту грязную потаскуху, которая во всем этом виновата ничуть не меньше своего мерзкого брата. — Он закашлялся так сильно, что, казалось, его легкие вот-вот вылетят и шлепнутся на пол. — Когда ты их убьешь, я буду уже мертв, а ты станешь богачом. Я тебя знаю. Знаю, что ты не вернешься на остров, если не исполнишь эту работу. Ты клянешься?

Дамиан Сентено задумался над ответом, пристально посмотрел на дона Матиаса и медленно кивнул:

— Клянусь!

Губы дона Кинтеро исказила гримаса, которая лишь отдаленно напоминала улыбку. Он с облегчением вздохнул.

— Я знаю, что ты это сделаешь! — прошептал он. — Меня страшила мысль, что я могу умереть, так и не исполнив обета. Расправься же с ними, Дамиан! А если ты захочешь, чтобы душа моя наконец-то обрела покой, то покончи и с другим братом, чтобы род Пердомо Марадентро исчез с лица земли, как по их вине исчез род Кинтеро из Мосаги… — Очевидно, что каждое слово давалось ему с большим трудом, однако он уже не мог остановиться. — Наверное, люди скажут, что, стоя на пороге могилы, я должен был бы простить обидчиков и не распалять в своей душе ненависть. Но я не боюсь. Если Господь потребует от меня ответа, я предстану перед Ним с гордо поднятой головой. И я спрошу Его, как Он мог допустить подобную несправедливость!

— Вы умираете только потому, что сами этого хотите, — заметил Дамиан Сентено. — Вам всего лишь нужно выйти отсюда, немного поесть и подышать свежим воздухом.

— А для чего?

— Пока вы живы, то можете надеяться, что увидите мертвым Асдрубаля Пердомо.

Дон Матиас едва заметно покачал головой.

— У меня такая болезнь, в которой ни один врач не разберется, — сказал он. — Я не хочу выходить из этой комнаты. Не хочу видеть солнца, не хочу слышать смеха. — Он снова закашлялся, но на этот раз Сентено показалось, что в страданиях своих тот находит извращенное удовольствие. — Мне ненавистна сама мысль о том, что за пределами этих стен продолжается жизнь, словно ничего и не произошло. Здесь же мне кажется, что вместе со мной скорбит весь мир, что он сжался от горя и теперь помещается в этой комнате. Ты, я да семья Марадентро — единственные живые существа, оставшиеся в этом мире. — Он снова замолчал, внимательно рассматривая собственные руки, будто они были чужими и он их не узнавал, а затем добавил: — Я схожу с ума. Душа медленно покидает мое умирающее тело, и я решил составить завещание, пока не стало слишком поздно. Я знаю, что ты никогда не переступишь порога этого дома и ни к чему здесь не прикоснешься, пока не выполнишь клятву. Ты — единственный человек, которому я верю! — Старик устало закрыл глаза. — А теперь уходи! — попросил он. — Посмотри на меня в последний раз, вспомни, каким я был, когда мы познакомились, вспомни, что я был твоим единственным другом и продолжаю оставаться им. Уходи, пожалуйста!

Дамиан Сентено сделал то, что его просили. Он на мгновение задержал взгляд на умирающем, который, казалось, цепляется за края своей могилы, желая как можно быстрее спуститься под землю, и понял вдруг, что кислый запах мочи и пота на самом деле был не чем иным, как смрадом приближающейся смерти. После этого Сентено буквально выбежал из комнаты, стараясь как можно скорее выйти во двор, в сад… куда угодно, только бы на свежий воздух.

Он присел на невысокий каменный заборчик, защищающий от ветра виноградные лозы, и вцепился в зеленый портфель, так и не решаясь открыть его. Сидел он так до тех пор, пока рядом с ним не опустился Роке Луна:

— Ну и как он вам показался?

— Он мертв. — Дамиан покачал головой. — Я познакомился с ним во время войны, и тогда я бы лишь рассмеялся в ответ, если бы кто-то сказал мне, что этот человек, сумевший заставить себя уважать весь Легион, покончит с собой подобным странным образом…

— Иногда мне кажется, что он видит смерть и ему доставляет удовольствие наблюдать за тем, как она постепенно, шаг за шагом, подбирается к его постели, — согласился Роке Луна. — Смерть забрала всех, кто жил в этом доме, и он решил перехитрить ее и умереть добровольно.

— Он не последний, — заметил Дамиан Сентено. — Последний здесь ты.

— Нет, — уверенно возразил Роке Луна. — У меня мало общего с этой семьей. Он остался последним. Раньше еще были его сын и Рохелия. Я же никогда не принадлежал к клану Кинтеро из Мосаги.