— И тебе не страшно после всего того, что ты увидел? Ты спокойно спишь в доме, наполненном мертвецами? Кто его знает, может быть, и привидение Рохелии бродит где-то рядом? И однажды она войдет в твою комнату…

— Меня больше страшат живые, сержант, а не мертвые. — Роке Луна слегка улыбнулся. — Мне нравится этот дом. С мертвецами или без них. Мне нравится спокойно ходить по нему и знать, что больше никто и никогда не станет мне приказывать. Каждый вечер я спускаюсь в кладовую и отрезаю там толстые ломти ветчины, а потом иду на веранду и ужинаю, запивая еду винцом из бочки. Когда я хочу с кем-нибудь поговорить, я спускаюсь в поселок или веселюсь с проститутками в Таиче, но большую часть времени предпочитаю проводить в одиночестве. Мне приятна мысль, что Рохелия больше никогда не покажется мне на глаза и не начнет приставать ко мне со всякими глупостями: например, починить забор, притащить тяжелый мешок или заняться с ней любовью. Мне здесь хорошо, — закончил он. — И хотя жестоко так говорить, но мне все равно, умрет старик завтра или будет чахнуть еще лет двадцать.

— А что будешь делать, когда он умрет?

Роке Луна пожал плечами:

— Я об этом не думал, хотя, если сказать правду, уже должен был бы. Тем более что кое-какие деньжата у меня есть… Наверное, я бы хотел открыть в Мачере таверну. Вы бывали в Мачере? — Получив отрицательный ответ, он продолжил: — Всего лишь несколько домов, однако место мне очень нравится, и там до сих пор нет таверны…

— Оставайся здесь.

Роке посмотрел на Дамиана и удивленно покачал головой:

— Как вы сказали?

— Я хочу, чтобы ты остался в этом доме. — Дамиан показал на портфель, словно этот жест должен был все объяснить. — Я буду здесь хозяином, когда умрет Матиас. Сейчас же я должен уехать, и надолго. Возможно, очень надолго, однако я вернусь и хочу, чтобы ты занялся домом до моего возвращения. И ты не станешь обворовывать меня.

— Откуда вы знаете?

— Потому что Рохелия мертва, а главной воровкой здесь была она. Ну и потому, что ты отлично знаешь: станешь воровать у меня, и я убью тебя по приезде. Знаешь ведь, правда?

Роке Луна согласно кивнул, и Дамиан Сентено показал на сад и виноградники:

— Я тебе оставлю деньги, чтобы ты нанял людей и не дал засохнуть саженцам и развалиться дому. Теперь он мой, а у меня, знаешь ли, никогда еще не было дома. Так что присматривай за ним очень хорошо.

Роке Луна медленно огляделся, надолго задерживая взгляд на виноградниках, деревьях инжира, вспаханных полях, запущенном саде и стареющем доме. Казалось, что он определяет объем работ, которые ему предстоит выполнить, и наконец резко кивнул:

— Согласен! Я поставлю все это на ход. То, что умирало при Кинтеро, может вернуться к жизни при Сентено. Земля здесь хорошая, да и дом солидный. Единственное, что здесь нужно, так это твердая рука хозяина.

Они пожали друг другу руки, тем самым скрепляя договор, и для них обоих подобное действие было сильнее, чем любые подписи и печати под любыми документами. Дамиан Сентено встал и не торопясь направился к автомобилю, чтобы спуститься на нем к Арресифе, а оттуда уже отправиться в долгое путешествие в Америку.

Он знал, что этот дом и эти земли уже принадлежат ему, однако знал он и то, что ему придется дорого заплатить за свое богатство.

* * *

Море бушевало от ярости, и казалось, что страшные, чернильного цвета волны вот-вот смоют небо. Шторм налетел с востока и играл с «Исла-де-Лобос» будто с газетным листком, подхваченным ветром на углу одной из улиц. Баркас кидался из стороны в сторону, взмывал вверх и тут же падал вниз, забирая носом воду, он стонал от страха, потому что его собственный руль больше ему не принадлежал, а старые, уставшие за свою долгую жизнь шпангоуты расползались в стороны от мощных ударов, образуя щели в обшивке, через которые в трюмы текла вода.

Насосы не справлялись, и у мужчин, выкачивавших воду, уже опухли руки, а у женщин, беспрерывно черпающих воду ведрами, ноги дрожали и подгибались.

Абелай Пердомо вцепился в рулевое колесо и словно превратился в каменную статую, ноги его, казалось, вросли в палубу, а двигались лишь его руки, поворачивающие штурвал то влево то вправо, в зависимости от того, с какой стороны прилетит порыв ветра или встанет волна. Если бы в эту секунду сторонний наблюдатель взглянул на Абелая, то ему бы непременно показалось, что Марадентро вот-вот взлетит над палубой, так и сжимая в руках штурвал, и поплывет, гордо выпрямив спину, по бушующему океану, в то время как его старый баркас, не выдержав очередного удара волны, разобьется на миллионы щепок и сгинет в морской пучине.

Однако, вопреки всем существующим в мире физическим законам, старый баркас продолжал каким-то чудом держаться на плаву, и каждый раз, когда гигантские волны вот-вот должны были накрыть его, он ускользал из их смертельных объятий. Тогда волны, разозлившись, ныряли ему под киль и поднимали чуть ли не до небес, чтобы в тот же миг яростно бросить вниз, в самую бездну, чтобы там уже его подхватила новая волна и снова подбросила к тяжелым и жестким свинцовым тучам.

Пердомо, привязавшие себя веревками к мачтам, отчаянно сражались с океаном, и им достаточно было только взглянуть на родные лица, чтобы сердца их наполнились отвагой и твердой решимостью вырвать победу. Океан же словно задался целью разделить смертельно усталых людей, разметать их по волнам и так справиться с каждым из Марадентро поодиночке.

Абелай Пердомо уже несчетное число раз бросал вызов океану — и каждый раз выходил победителем из схватки со стихией, способной в один миг поглотить целые острова. Он бился с океаном ради своих жены и детей и не мог себе позволить проиграть. Однако и Аурелия всю свою жизнь сражалась с океаном, даже сама порой того не осознавая. С юности она делила с мужем все его радости и все его беды, и сейчас она, как и прежде, стояла за его спиной, не позволяя ему отступить.

И вот сейчас они снова бросали вызов океану, и он, как и раньше, вызов принял. Он налетал на них жестокими порывами ветра, накрывал волной, рычал… Он играл с ними, словно кот, который без устали подбрасывает мышь лапами, не выпуская, однако, когти и не показывая клыки, потому что, сделай он так, и забаве тут же придет конец.

Два дня и одну ночь длился этот неравный бой, после чего море вдруг успокоилось, устав от своей игры, измотав до предела людей и баркас, который теперь тихо покачивался на спокойной, будто бы маслянистой воде, все еще тяжело дыша, словно пес после долгой гонки.

Плыть…

Плыть…

Они плыли всю долгую ночь, плыли они и тогда, когда высоко поднялось утреннее солнце. Они по-прежнему плыли на своем старом баркасе и были живы, что уже представлялось им чудом. Они, как и прежде, могли смотреть друг другу в глаза, устало улыбаться или, протянув руку, прикоснуться к руке другого.

Абелай, как всегда, первым пришел в себя и, осознав, что ноги снова стали ему подчиняться, спустился в трюм, чтобы проверить, насколько серьезные повреждения получил баркас и до какого уровня поднялась в каюте вода. Он с чувством глубокой благодарности погладил доски обшивки, которые уже много лет назад сам выстругивал и фуговал на берегу. Вспомнил он с нежностью и отца, который не признавал полумер и научил его работать на совесть.