Я уселась на нагретую солнцем скамейку в маленьком сквере и увидела первую травку. Она бесстрашно пробивалась на свет там, где снег совсем недавно освободил клочки земли. Мне отчего-то стало весело, захотелось петь, смеяться, носиться по дорожкам сквера, чудить. Я вскочила со скамейки и закружилась, раскинув руки:

– Здравствуй, солнце! – запела негромко.

– Я очень люблю весну, – послышался женский голос.

Остановилась. На скамейке сидела уже знакомая мне женщина, чем-то похожая на мою маму.

– Вы?!

Она улыбнулась и кивнула.

– Послушайте, – быстро заговорила я, – только не исчезайте, пожалуйста, мне так много надо сказать вам!

– Не волнуйся, Маша, у тебя все прекрасно получается, – отозвалась собеседница.

Мне, конечно, приятно услышать похвалу, но ведь не хвалить же меня она пришла.

– Да, спасибо, я стараюсь, но одной так трудно! Вы же понимаете, у меня нет опыта, и я часто ошибаюсь просто потому, что многого не знаю.

– Как говорили древние, и это пройдет, – женщина не переставала улыбаться, глядя на меня.

– Да! Но из-за моих ошибок страдают люди, в смысле, умершие, – напомнила я.

– Мертвые не страдают, – женщина покачала головой, – и твои ошибки тут ни при чем, каждый совершает свои и за них расплачивается. Уж поверь на слово.

Я недоумевала. Выходит, она не собирается меня учить? Наставлять?

– Вы мне поможете? – робко спросила.

– Маша, мы всегда рядом с тобой, – ответила она. – Просто ты нас не замечаешь.

– Почему же, я замечаю, я…

Но ее уже не было на скамейке.

Ну вот, опять исчезла, ничего не объяснив.

Хотя…

У меня было прекрасное настроение. Я даже не хотела спать. Честно говоря, у меня создалось впечатление, что весной умирают реже, чем, например, зимой. Весной всем хочется жить.

Мимо меня прошли парень с девчонкой, они держались за руки и хохотали над чем-то. А может, и не над чем-то, а просто так. Весна!

– Ты кто? – спросила я.

Девочка-японка в алом кимоно стояла в окружении своих спутников и смотрела на меня.

– Я такая же, как и ты, – просто ответила она.

– А эти? – я кивнула в сторону напряженных страшилищ.

– Мои хранители, – призналась девочка, – ведь я еще маленькая.

– Сколько же тебе лет?

Она подняла ладошку с растопыренными пальчиками.

– Пять? – удивилась я.

Она кивнула. Да, в многословии ее не заподозришь. Почему-то вспомнилась надпись на старом плакате: «Болтун – находка для шпиона».

– Почему же ты раньше не сказала?

– Я присматривала за тобой, – ответила девочка, – думала…

– Не понимаю…

Я действительно не понимала. Передо мной стоял ребенок пяти лет под мощной защитой жутких страшилищ и утверждал, что он тоже пограничник. Не верить ей я не могла, но и поверить трудно. Закралась мыслишка: а что, если это очередная ловушка? Мои враги гораздо хитрее и изощреннее, чем я о них думала сначала.

– Я хотела увидеть твое истинное лицо, – в очередной раз ошарашила меня девочка.

– Я что, пряталась? – Мое удивление росло и росло. Вот сейчас зашкалит, и я сойду с ума.

– Нет, – спокойно ответила девочка, – ты не пряталась, ты носила маски. И всякий раз меняла их.

– Маски? – Может, мы с ней не понимаем друг друга? Все-таки она ребенок, а я пытаюсь говорить с ней, как со взрослой. Я присела на корточки и заглянула ей в глаза:

– Ты мне не верила?

– Я сомневалась, – серьезно ответила девочка, – мне трудно бывает разобраться.

– А теперь?

– Теперь верю.

– Почему? – допытывалась я.

– Ты сохранила дом. Те, другие, они только разрушают.

Она стояла – маленькая алая капля на изумрудно-зеленой траве. Топорщил иглы дикобраз, скалился волкокрыс, бесстрастно ждал гном. Как же нелепо они выглядели на этом сочном лугу, под бирюзово-синим небом. Совсем как в моих детских снах.

– Как же ты со всем этим справляешься? – сочувственно спросила я.

– Мне помогают. – Она протянула руку и погладила дикобраза по жесткому пучку шерсти на макушке.

Тот припал к земле, казалось, еще сильнее раздулся, панцирные пластины на его спине сомкнулись, скрыв под собой иглы, и появилось некое подобие седла, или, скорее, кресла. Волкокрыс подхватил девочку передними лапами и осторожно усадил ее. Следом взобрался гном.

– Ты со мной? – спросила девочка.

– С тобой, – не раздумывая ответила я. И почти мгновенно, подсаженная волкокрысом, оказалась рядом.

Дикобраз под нами раздулся, зеленая трава ухнула вниз, я ощутила толчок, и мы понеслись куда-то сквозь хаос, время, осколки. Я видела сверкающие искры сгоревших секунд, другую сторону вещей, темные закоулки бытия, мы ныряли в излившиеся тучи и высохшие водопады. Прошлое спаялось с будущим и настоящим, закручивались немыслимые спирали потерянного и забытого, лабиринтами расходились неиспользованные возможности и шансы… Лица, голоса, смех, обрывки, фрагменты, незавершенность, неоконченность… Как описать то, что описать невозможно? То ли и слов таких не выдумали, то ли я их не знаю.

Я услышала звуки похоронного марша, а потом увидела и одинокую трубу, издающую низкий тягучий тоскливый звук. Хотелось зажать уши и спрятать голову в коленях.

Труба приблизилась, и мы нырнули прямо в нее. Волкокрыс улетел вперед, размахивая ушами, как крыльями.

Труба поперхнулась, зашлась хриплым кашлем, куда-то в темноту прыгнул гном. Девочка взобралась с ногами на сиденье и стояла, вытянувшись в струнку, руки прижаты к бокам, лицо застывшее.

Я поднялась и резко выбросила вперед ладони. Знакомое покалывание в предплечьях, пустота внутри, собирающаяся в тугой сгусток. Выброс!

Труба лопнула, разлетелась, черные кляксы с пронзительным визгом ошметками рассыпались в стороны.

Я увидела голую равнину и пустое шоссе до горизонта, которого не было. На шоссе стоял человек, растерянный, одинокий, испуганный. Рядом на дороге валялся опрокинутый ящик, обитый красным, жалкие венки из искусственных цветов, увитые лентами с надписями «от любящих родителей», «от скорбящих родственников». Подголовник, набитый соломой, белое покрывало…

– Иди, – сказала девочка.

Дикобраз завис над дорогой, я мягко спрыгнула на шероховатый асфальт.

– Мы еще увидимся? – крикнула девочке.

– Конечно, – отозвалась она, уже пропав из виду: только голос прозвучал в ушах.