А: Борис вообще знал, кто это? Он считал, что знает?

Г: Он предполагал, но у меня такое ощущение, что он до конца не знал, кто это, зачем это, с какой целью. Сразу после взрыва он строил версии, кто это может быть, говорил только об этом.

А: После покушения он стал смелее, или ничего не поменялось?

Г: Он стал активнее. Я считаю, что это был толчок к тому, чтобы активно заниматься политикой. Боря считал, что навести порядок в стране можно только сверху.

А: Он с тобой обсуждал, что ему интересна политика, а не бизнес?

Г: Бизнес ему тоже был интересен, он не собирался его бросать. Это было плавное движение. Если помнишь, сразу после взрыва, через три-четыре дня, была презентация книги про Бориса Николаевича. Боря был приглашен. Он долго думал, ехать или не ехать с обожженным лицом, с такими повреждениями. А потом решил, что он туда поедет для того, чтобы показать, что в стране надо что-то менять, когда происходит такой беспредел. И, конечно, Борис Николаевич был впечатлен.

Ты его видел уже потом, в Лозанне, когда он уже выглядел более-менее прилично.

А: Не было заметно, что его это потрясло, что у него шок. Было видно, что у него бьет мысль.

Г: Боря был исключительно смелый человек, он был лихой, ему было абсолютно до фени.

А: Безответственный.

Г: Ты считаешь, это безответственность?

А: Я считаю, что да. Теперь да.

Г: Ну да, он даже в отношении себя был безответственный. Чистая правда, так было всегда. Он не циклился.

А: У Бори было огромное самоуважение, и еще – большие амбиции. Как ты считаешь, его уход в политику – это из-за амбиций или действительно было искреннее желание менять страну?

Г: Я думаю, что амбиции у него появились чуть попозже. Первоначально его порывы исходили совсем из других источников.

А: Чтобы заниматься политикой, надо еще чувствовать, что ты знаешь, как надо. У него было ощущение, что он понимает это лучше других?

Г: Да. Но это появилось постепенно, не сразу.

А: Моя жена мне говорила, что я с течением жизни становился увереннее в себе. Ты про Борю тоже можешь так сказать?

Г: У Бори уверенность в себе была всегда очень большая.

А: Вопрос – в какой степени. Я тоже был человеком, в себе уверенным. Но в какой-то момент самокритика совсем уходит, даже неадекватным становишься. У Бориса были приступы сомнений?

Г: В себе у него никогда не было сомнений. Во всяком случае, он их никогда не демонстрировал. А в том, что он делал, в том, что делали другие, или в том, что он совместно с кем-то делал, у него бывали сомнения.

А: У меня сложилось впечатление, что Боря всегда очень хорошо спал. Мне дочка Молотова[72] рассказывала, что ее отец приходил домой, ложился спать в 9 часов и спал всегда сном ребенка. Это сталинские наркомы, которых в любую минуту могли арестовать. Вот и Боря такой же, мне кажется.

Г: Он прекрасно спал. Мог даже на ходу, если надо было. Он умел выключиться.

А: Он вообще был ужасно счастливый человек всегда. Я его не успел застать в депрессии совсем, вообще не помню его в плохом настроении. У него всегда было: “Всех порвем, все решим, все сделаем”.

Г: У него не было депрессии. И в конце не было. Это вообще другая история.

А: Ну подожди, мы дойдем до этого. Но правильно ли я понимаю, что в 1990-е он был очень счастливым все время?

Г: Да, потому что он умел жить настоящим моментом. Он сориентировался в этой жизни и нашел в ней удовольствие.

А: Ты помнишь, как вы познакомились с Ромой[73]? Мне кажется, это было на лодке, когда мы вместе отдыхали.

Г: Вообще мы познакомились в Париже, когда летели на лодку.

Мы сделали остановку в Париже, потому что Рома уже был в Париже, и все остальные тоже. Мы туда приехали буквально накануне. Договорились поужинать, спустились в фойе, там всех увидели и познакомились с Ромой. И пошли в Le Fouquet’s[74]. А на следующий день улетели на Карибы.

А: На самом деле эта предрождественская встреча для обоих оказалась судьбоносной.

Г: Это было сразу после Рождества, потому что Париж был абсолютно пустой.

А: Как у них вообще с Ромой складывались отношения? Он не рассказывал, не советовался? У него сразу пошла другая жизнь, они тут же стали создавать нефтяную компанию. Ты помнишь, как это происходило?

Г: Да. Насколько я помню, ты говорил, что Рома тебя просил познакомить его с Борей.

А: Может быть. Но это уже не имеет значения, потому что все оказались на лодке вместе. Другое дело, что Рома ходил с идеей создания нефтяной компании. Он пришел ко мне и уговаривал к нему подключиться, но я вообще не видел, что это все получится, и отказался. А Боря был способен зажигаться новыми идеями, он менее скептически, чем я, к миру относился. Боря послушал и сразу в это дело включился. Я с Ромой тоже беседовал, он Боре отдает приоритет и признает, что, во всяком случае, в первые годы их общения Боря был доминирующей фигурой во всех их схемах.

Г: Да, это так. Рома к нему и относился как к учителю. Мне даже иногда за Рому было обидно, потому что Боря себя вел… не очень. Знаешь, он иногда мог плохо сказать и даже не обратить внимания, что сказал. Это не только по отношению к Роме, но и по отношению к другим людям. Он даже не отдавал себе в этом отчета.

А: Боря большинство людей не сильно уважал, это правда, но при этом он был человек воспитанный. Чтобы он кого-то оскорблял, такого я не помню.

Г: Нет, не оскорблял. Но мог задеть за больное и совершенно не обратить на это внимания.

А: А чем можно было Рому задеть?

Г: Ну, это без записи.

(…)

А: Он тоже был человек в себе очень уверенный и таким остался.

Г: Наверное, он тогда восхищался Борей.

А: Он, во-первых, восхищался, а во-вторых, еще в большей степени показывал, что восхищается. Он же человек тонкий.