Г: Возможно.

А: Помнишь залоговые аукционы?

Г: Да-да…

А: Я был фундаментальным противником всей этой истории. Считаю, что это ужасно неправильно.

Г: Это было разводилово со стороны государства.

А: Боря в этом поучаствовал, хотя не он это придумал.

Г: А кто придумал? Чубайс?

А: Потанин. То есть идея изначально была Потанина, а потом ее Чубайс стал реализовывать.

Г: Но вы тоже участвовали в этих аукционах.

А: Мы не участвовали, нам Чубайс не дал участвовать. Мы пытались сначала залезть на ЮКОС, потом залезть на “Сибнефть”. Мы ничего не получили из залоговых аукционов.

Г: А СИДАНКО чья была?

А: СИДАНКО – Потанин с Прохоровым. Да, у нас там была маленькая доля, и они нам заплатили некие отступные за то, что мы им давали деньги на финансирование. Но это была не наша компания. Мы начали бороться за СИДАНКО, чтобы восстановить справедливость, и в конце ее восстановили, но мы не участвовали в аукционе. И Боря тогда нам мешал, и мы пытались ему помешать. Но опять же очень интересно, что в наших личных отношениях это ничего не поменяло, хотя мы явно боролись против него. Сначала мы с ЮКОСом пытались договориться, а потом пытались перебить покупку “Сибнефти”, создав консорциум вместе с Малкиным и с Виноградовым. На самом деле там речь шла о “Пурнефтегазе”[75], потом речь шла о самарском заводе.

И они выиграли полностью, а мы полностью проиграли игру.

Г: Аукцион был в конце декабря? Я только помню, как на нас все налетели после первого аукциона. Это было в декабре 1995 года[76].

Помню, как они подавали заявку, и помню, что там у Бори было два пакета на заявку – на 103 и где-то на 10 или на 15 миллионов больше. И он все думал: какую дать? В конце концов подал меньшую заявку. Начали вскрывать конверты. А Виноградов – у него был “Инкомбанк” – сделал ставку 100 миллионов и сказал: “О, мы точно выиграли. Жалко только, что переплатили 10–15 миллионов”. Боря говорит: “Не переплатили – я положил 103”. Вот это я помню. Кстати, я разбирала бумаги Бори и нашла конверт, в котором подавалась эта заявка.

А: Серьезно? Я думаю, ты можешь продать его с аукциона.

Г: Это очень смешно.

А: Помнишь выборы 1996 года? Поездка в Давос, потом вся история с выборами, потом отставка Коржакова и Барсукова… У тебя был страх, что могут арестовать? Это же опасно было на самом деле. Там было серьезное противостояние.

Г: С Коржаковым было серьезное. И с Сосковцом уже тогда было серьезное. Но ты понимаешь, после Давоса все объединились, уже был альянс. Таня приняла активное участие[77].

А: Вы с Борей и Таней вместе общались?

Г: Ну, общались время от времени. Я-то с ними только неформально общалась. Боря все время говорил, что нельзя допустить, чтобы пришли коммунисты, потому что страна должна развиваться, и все такое. Во-первых, уже выиграли “Сибнефть”, и надо было это отстаивать. Уже было понятно, за что бороться. Боря как раз этим занимался просто 24 часа в сутки. Он сам был увлекающимся, и он был в состоянии увлечь людей.

А: Если говорить о главных Бориных достижениях в политической жизни, это выборы 1996 года и выборы 1999-го – две точки, в которых он сыграл большую роль.

Г: А мир в Хасавюрте?

А: Мир в Хасавюрте – тоже, да. Как ты вообще видишь Борину роль в 1996 году? Она в том, что он всех консолидировал?

Г: В первую очередь – да. Когда мы ехали в Давос, у него не было такой идеи. Она появилась случайно. Он говорил, что встретил, кажется, Немцова в холле. Они что-то стали обсуждать, и Боря начал возмущаться: “Надо всех собрать, подтянуть”. Там на тот момент оказались очень многие, и они очень быстро собрались.

А: У Бори было такое фундаментальное качество – он умел повести за собой, умел убедить. В 1996 году я-то был, в общем, в стороне.

Г: Петя, но мы тогда жили летом в одном поселке, если помнишь. Вы приезжали, мы очень много разговаривали, и была одна тема – выборы.

А: Это правда. Но детали я все-таки не знаю. Вот, скажем, той ночью, когда Ельцин снимал Коржакова и Барсукова… Как рассказывает Чубайс, ситуация висела на волоске, и они понимали, что если останутся Коржаков и Барсуков, то их могут и посадить, и все что угодно. А Валя Юмашев рассказал, что он был уверен, что на самом деле Коржакова утром снимут. Я сидел в квартире у себя всю ночь, мы ждали донесений из штаба. Мы действительно созванивались с Борей все время, разговаривали.

Г: Но мне кажется, Боря был уверен, что вы – с ним. И он был абсолютно уверен в Борисе Николаевиче, что он в конце примет правильное решение. Боре очень импонировало то, что делал Борис Николаевич, то, что он позволял людям, которые его окружают, высказывать какие-то идеи и прислушивался к этому.

А: Ты сама вспомнила про Хасавюрт. Расскажи про это.

Г: Про Хасавюрт я тоже мало знаю. Могу рассказать о временах секретаря Совета безопасности. Это как раз когда готовились Хасавюртовские соглашения. Боря почему-то чеченскую делегацию в какой-то момент привез к нам домой – по-моему, до того, как они подписали, или сразу после. В общем, я утром вышла, а в доме одни люди в папахах. Это было очень странно. Почему-то Боря считал, что если он будет так открыт, допустит их туда, где его семья, самое сокровенное, – то они тоже будут к нему расположены.

А: Ты пообщалась с этой чеченской делегацией? Какое впечатление они у тебя оставили?

Г: Общалась. Очень спокойные и интеллигентные ребята.

А: Борис же потом дружил с Закаевым. С Удуговым дружил, по-моему, очень плотно.

Г: Да. Вот как раз там были Удугов и Закаев – из тех, кого я запомнила.

А: У него, по-моему, остались с ними хорошие отношения на всю жизнь?

Г: С Закаевым да. А Удугов, он же не здесь. Он где-то в Арабских Эмиратах. Или в Катаре, не знаю.