Оказавшись за рулем и опустив кнопкой взлетающие двери машины, Марк прибавляет громкость, оборачивает лицо ко мне и говорит:

– Эта тачка скучала по тебе. Она тебя хотела.

От его двусмысленных, на мой взгляд, слов я заливаюсь краской. Смеюсь, но выходит как-то нервно и неестественно. Ладно, он просто так выражается. Маркус любит острить.

“Палки и камни могут переломать кости,

Но я буду готова. Ты готов?

Это наше начало. Очнись, давай же!

Ты готов? Я буду готова.

Я не хочу контроля, я хочу отпустить ситуацию.

Ты готов? Я буду готова,

Потому что пришло время дать всем знать,

Что мы готовы.

Как насчёт нас?”

Ferrari выезжает к Колизею, сворачивает налево, и мы едем по вечерней дороге, освещающейся фарами встречных автомобилей и фонарными высокими столбами. Марк уверенно держит руль, сидит с ровной спиной, но нисколько не напряженный. Его вечно немного смуглая кожа, словно он только что прилетел с островов, такая красивая и гладкая.

– Ты на меня пялишься, – констатирует факт Маркус.

Я в смущении отвожу глаза и тоже, как и он, не сдерживаюсь от улыбки.

– Чуть-чуть, – складываю пальцы в щепотку, захихикав. – Нравится смотреть, как ты водишь.

В мыслях всплывают изображения Лукаса-водителя – как будто кто-то включил видео-ролик. Помню, как восхищалась его серьезным настроем во время управления машиной. Красивый, властный, начальственный. С выпирающими венами на предплечьях. Как правило, Блэнкеншип всегда закатывал рукава. Я любовалась зрелищем, которое он представлял.

Встряхиваю головой и вплотную смыкаю веки, вытесняя облик британца из подсознания.

– Что такое? – волнуется Марк, опустив уголки губ вниз.

Он подается вперед, снижая скорость. Придвинуться ему мешает ремень безопасности.

– Все в порядке, – вру, но мне не в первой. – Просто плохие мысли. Уже все хорошо.

– Точно? – поглядывая то на меня, то на шоссе перед собой, справляется встревожено Маркус.

Киваю неоднократно головой, уверяя его, что не о чем беспокоиться. Он успокаивается, но время от времени при разговоре все равно внимательно на меня смотрит. Когда вынужден останавливаться, пропуская пешеходов, вглядывается дольше, пытаясь что-то обо мне понять. Возможно, его раздумья не занимают больше переживания. Быть может, он рассматривает меня, потому что ему хочется, а я списываю его любопытные взгляд на тревогу?

Когда мы проезжаем Пантеон, а позже − Сикстинскую капеллу − в моих помыслах рождаются соображения о нас с ним. Что, если Маркус − это вариант идеального отвлечения? Что, если я ему все еще нравлюсь? В смысле, я отрицала это и всем нутром отклоняла подобные догадки, но ведь я даже не воспринимала себя без Лукаса. Мне надо научиться жить без Блэнкеншипа, быть отдельной единицей. Личностью, морально не зависящей от него. Вот что я хочу. В Маркуса определенно не суждено влюбиться, однако, он такой симпатичный, милый, заботливый и внимательный. Он смог бы стать временным пристанищем, куда я бы отправлялась, чтобы забыться. Если и получится что-либо, я никогда не признаюсь ему, кем, думала, для меня он будет.

Проехав около нескольких центральных римский районов, Марк с ветерком возвращается к Пантеону, в Кампо-Марцио.*1* Свежий февральский ветер врывается в салон. Я действительно чувствую себя классно, подпевая песню Чарли Пута. Маркус вторит мне, и теперь мы оба похожи на сумасшедших, но беспечальных людей. Он едва находит место для парковки, оплачивает его в отведенном для этого автомате. Мы идем вместе, но не касаемся друг друга, и я рада, что Марк не делает попыток исправить положение. Проходя мимо испанского посольства, проверяю наличие сообщений в телефоне. Пару месседжей от Диего − прочитаю потом. Спрятав смартфон в кармане осенней дешевой куртки, я вновь поднимаю глаза на Маркуса, который сегодня другой. Светиться, лучится. Будто его подменили. Может, он чувствует перемены во мне?

На площади, вокруг фонтана Баркачча столпилось много народу, как и всегда. Только зимой это, по обыкновению, не туристы, а обитатели Вечного города и пригородов Рима. На испанской лестнице, невзирая на февраль месяц, сидит молодежь. Парочки целуются, попивают кофе из пластиковых стаканов, купленный в первоочередной кофейне. Проследив за моим взглядом, Маркус сообщает:

– Я возьму нам два ароматных напитка бодрости. – Ферраро, уходя, подмигивает: – Помню-помню: капучино не заказывать − баристу не шокировать!

У площади берет свое начало улица Кондотти. Она соединяет площадь Испании и Виа дель Корсо. Пока я ожидаю Марка с кофе, ненароком переношусь мысленно в то время, когда я призналась Лукасу, что он делает меня счастливой. С того дня прошло четыре месяца. Не верится, что дни так быстро летят! Начинаю сомневаться в безошибочности выходки Кьяры. Марк еще в январе писал, что у них с Лукасом после состоявшегося футбольного матча воскресла дружба. Ферраро писал мне все три месяца по прошествии той его драки с Блэнкеншипом во дворе кампуса. И молчаливой тенью бродил по коридорам больницы, когда я загремела туда, потеряв сознание. Он меня не возненавидел, вздорный характер британца не повлиял на отношение Маркуса ко мне.

Если я правильно его поняла, фабрика по производству часов, которую отныне возглавляет Лукас, завершила свой новый проект. И теперь предстоит рекламная кампания в поддержку коллекции новых наручных часов. Правда, я не помню, в чем их особенность. Презентация − в марте… или апреле? А PR-агентство, с которым работает фабрика, вскоре должно начать съемки рекламного ролика. Сценарий уже написан, а роль предлагают… Маркусу. Партнер Лукаса посчитал Ферраро артистичным и привлекательным, чего нельзя отрицать. У него очень яркая внешность. Т

Так много изменений за такое короткое время!..

Маркус возвращается с двумя бумажными стаканчиками горячего душистого мокачино.*2* Один кофе передает мне.

– Никак не могу привыкнуть к местным порядкам, – тихо хохочет итальянец, оглядываясь по сторонам.

Я принимаюсь заливисто смеяться.

– Что, заказал все-таки капучино?

Он мотает головой и прыскает.

– Я забыл, что латте, латтемакиато, – парень загибает пальцы свободной ладони, – тоже возбраняется спрашивать по вечерам. Но еще кое-что! – восклицает Маркус, подогревая интерес. – Заделавшись преступником я попросил в конце фрапуччино с ментолом,*3* а потом выбежал из кафетерия.

Мы оба обхохатываемся со смеху, но, смешавшись с массой мужчин и женщин на площади, не выделяемся среди других. И никто на нас не глядит изумленно, потому что в Риме люди привыкли веселиться, петь и радоваться жизни. На улице порядком холодно, лето − еще не скоро, из-за облаков, укутавших небо, не видно ни единой звезды. И здесь, в этом лучшем городе мира, его обыватели блаженствуют. В улицы, проспекты, переулки, площади Рима влюбляешься каждый раз все сильнее. Это самая большая правда.