Михаил понимал, что возрази он, напомни насчет разбойного грабежа в Крулевщизне, то и тут Муса найдет доводы в свою пользу. Мол, его отряд кровь проливает, в лесу под открытым небом ночует. Надо же ему утеплиться перинами да деревенскими кожухами. Не успел он этого сказать, как Муса сам завел разговор о подобном.

– На телеги с добром не смотри. Это не мародерство, не грабеж, а законная экспроприация излишков на нужды партизанского отряда. Мои бойцы и зимой не по хатам, а в лесу живут, теплая одежка и тебе пригодится. Мороз иногда такой, что говно к заднице, если засидишься, примерзает…

Муса еще немного поживописал тяготы и лишения партизанского существования, затем посмотрел на Прохорова. Мол, дошла до него разъяснительная работа или нет?

И тогда Михаил привел последний имевшийся в его распоряжении аргумент.

– Там в крайней хате, возле колодца девушка изнасилованная лежать осталась с перерезанным горлом.

– В самом деле? Непорядок. Разберусь, – насторожился Муса. – Выходит, я за бойцами недосмотрел. Сам видел, какой у меня контингент. Но если подумать, то, по сути, и тут правильно, вот только форма исполнения подкачала. Врага не пользовать для удовлетворения похоти надо, так и до сочувствия к нему недалеко, а безжалостно уничтожать.

База партизан оказалась расположенной глубоко в лесу, продираться к ней пришлось сквозь чащу. Абсолютно неожиданно из-за деревьев появлялись часовые, издалека спрашивали пароль. Местами были приготовлены прикрытые ветками ямы-ловушки… Человек, не знавший всех этих хитростей, живым на базу не пробрался бы.

Под густо разросшимися елями виднелись землянки. Развели костер, небольшой, чтобы особо не засветиться с огнем. Дым стлался под хвойными лапками, расползался по лесу, а не шел вверх. Партизаны сидели вокруг огня, грелись – холодало. Прохоров увидел лишь несколько показавшихся ему нормальными лиц. Это были местные, по каким-то своим причинам подавшиеся к Мусе. Из обрывков разговоров Михаил уловил, что у кого-то каратели убили семью, кто-то, наоборот, пошел в партизаны, поскольку Муса угрожал расправиться с родными, если глава семейства не уйдет в лес. Остальные же бойцы были явно не местными, а планово переброшенными через линию фронта вместе с командиром. Уголовные рожи, зэковские замашки, синие татуировки.

«Выпустили из лагерей, чтобы тоже кровью свою вину смыли, – подумал Михаил. – Вот и смывают кровью мирных жителей. Им что там грабить, убивать, что здесь».

Казалось странным, но никто не обсуждал детали прошедшей операции – акции возмездия, словно ее и не было.

Пока в землянке, служившей кухней, готовили ужин, партизаны нарезали сало, жарили его на прутиках, выплавившийся жир капали на щедро нарезанные ломти хлеба. Прохоров отказался, его до сих пор мутило от запаха сожженной человеческой плоти…

Вместе со всеми сидел у костра и Муса. Кубанка с кроваво-красной полосой лежала рядом с ним на бревне, сполохи огня отсвечивали в идеально бритой, будто даже отполированной коже головы. Череп Мусы был неровным, отвратительно шишковатым. Командир щурил и без того узкие глазки на пламя, поворачивал прутик с наколотым на него салом и диктовал отчет отрядному писарю.

– Москва. Штаб партизанского движения. Товарищу Паноморенко… – звучал хоть и ровный, но все равно казавшийся Прохорову насмешливым голос. – …отрядом проведена успешная операция по разгрому полицейского гарнизона в деревне Крулевщизна. В результате уничтожен весь личный состав местной полиции и их прислужники из местного населения. Потерь среди народных мстителей не имеется ни убитыми, ни ранеными… в отряд добровольно и без всякого принуждения влились двое новых бойцов из бывших красноармейцев. В данное время они проходят испытательный срок…

Михаил сидел на бревне рядом с Прохоровым, тот кривил губы, но все же сало жарил. Михаил заглянул ему в глаза, взгляд был прежний, такой, каким Прохоров помнил его в последние дни после побега из лагеря, но чувствовалось, что в бывшем разведчике уже что-то сломалось.

– Хреново? – шепотом поинтересовался Прохоров у товарища.

– Не то слово, Миша. Наизнанку выворачивает. Морды вокруг, а не лица.

– А сало жрать, значит, можешь, – Прохоров тут же пожалел, что не сдержался и сказал эти обидные слова.

Фролов был такой же жертвой обстоятельств, как и он сам. Не Илья же уничтожал деревню, живьем сжигал людей. Да и сидели они у костра рядом.

– Эй, летчик! – донесся до слуха Михаила окрик командира. – Как тот самолет называется?

– Какой?

– Ну, на котором вы прилетели. Он же разбился?

– «Юнкерс», – машинально ответил Прохоров. – Транспортно-пассажирский самолет.

Муса повернул голову к писарю.

– Так, и допиши еще: силами отряда из подручных средств, проявив находчивость и смекалку, сбит вражеский транспортник «Юнкерс». Груз захватить не удалось ввиду прибывших сил противника, значительно превосходящих численность партизан в отряде и огневую мощь в вооружениях. Дав бой, пришлось отступить. В ходе боя уничтожено десять эсэсовцев, среди них два офицера. Потерь среди партизан нет…

Отбоя как такового в отряде не предусматривалось. Партизаны по одному, по два расходились спать. Кто хотел, оставался сидеть у догорающего костра, играли в самодельные карты. В основном на кон ставились патроны. Банком служила алюминиевая миска.

Муса не забыл о новых бойцах, подошел к ним.

– Своего места у вас пока нет. Со временем построите себе землянку. Особо не старайтесь. Место дислокации часто менять приходится. Сегодня можете у меня переночевать, приглашаю.

Принимать приглашение не хотелось. Уж лучше, несмотря на холод, ночевать под открытым небом. Но Михаил почувствовал, что отказ будет воспринят Мусой как пренебрежение. Наживать опасного врага не стоило.

В командирской землянке даже имелось что-то вроде печки, неумело слепленной из валунов и глины. Дверцей служила жестянка, закрывавшая жерло. За ней поблескивали язычки пламени. Казалось, словно это неплотно прикрытое окно, ведущее в преисподнюю. Воздух был напитан дымом и сыростью.

– Устраиваетесь, товарищи, – широким жестом пригласил Муса. – Советую хорошо выспаться. Завтра на рассвете мы с вами на дело… тьфу ты, на задание отправимся.

– На какое? – поинтересовался Прохоров.

– На ответственное, других у нас и не бывает, – таинственно отозвался Муса. – Лишние вопросы не задавать.

Он, даже не снимая сапог и кожаного плаща, завалился на сколоченные из жердей нары.

* * *

Прохоров проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо.

– Поднимайся, товарищ.

Было еще темно, утренний свет лишь угадывался в щелях двери, ведущей в землянку. Но даже при этом слабом освещении Михаил рассмотрел поблескивающий лысый череп Мусы. Фролов, лежавший лицом к земляной стене, укрепленной плахами, посапывал.