Когда Олег начал обучать её обращению с аквалангом, она доверчиво улыбнулась и стада покорно, будто старательная ученица, выполнять все его указания. Помогая застегнуть ей лямки, он чуть коснулся нежной, ещё совсем детской кожи и, кажется, уловил исходящий от неё запах свежего молока. Лишь уловив этот неповторимый аромат, он понял, кого ему напомнила эта девушка. Не внешностью, не голосом, а чем-то необъяснимым она напомнила ему Таню, Таню Малышеву.

«Интересно, — подумал он, — а если бы я тогда знал заранее, чем обернётся тот поцелуй, стал бы я её, целовать?»

Декада английского языка в школе проходила ни шатко ни валко. Повесили стенгазеты, написанные неуверенными детскими каракулями, пестрящие видами Лондона, Вашингтона и Нью-Йорка. Газеты висели в холле внизу и по этажам, наверное, в этом был какой-то смысл, хотя кто их читает, стенгазеты эти, повесили да и забыли. Но вот концерта в пятницу ждали с нетерпением, выступление готовил почти каждый класс. Репетировать начали с понедельника. Анна Абрамовна снимала детей с уроков, уводила их в актовый зал, потом отпускала, и те болтались по школе, затевая шумную возню. Занятия срывались, учителя возмущались, но связываться с завучем, возжелавшей продемонстрировать всем свои исключительные организаторские способности, никто не хотел. Только Олег, раздражённый этой глупой, ненужной суетой, детей с уроков не отпустил, заявив ей при учениках, что он свои репетиции проводит после занятий и не грех бы другим делать то же самое. Анна Абрамовна ничего не ответила, лишь поджала губы и молча вышла из класса.

В последнее время он ощущал вокруг себя некое напряжение. Анна Абрамовна его словно не замечала, некоторые учительницы, с которыми он, бывало, болтал на переменках, теперь только сухо здоровались и убегали по своим неотложным делам. Другие вели себя по-прежнему, но иногда, во время разговора он ловил на себе их странные, словно оценивающие взгляды. Однажды, когда он зашёл в учительскую за журналом, бурно обсуждавшие что-то до этого дамы вдруг разом замолчали и, несмотря на ощутимую неловкость ситуации, продолжали молчать, пока он, забрав журнал, не вышел за дверь. Уходя Олег физически ощутил их скрестившиеся на его спине взгляды.

В тот момент ему отчего-то вспомнился Севастополь. Он сам тогда учился в выпускном классе и начал с друзьями, строившими из себя крутых парней, ходить на дискотеки, расплодившиеся в городе, как комары весною. На одной из таких дискотек, в какой-то школе, они сцепились с такой же компанией. С чего уж там началось, даже тогда понять было невозможно, но, выйдя на улицу, они оказались друг напротив друга: их компания и чужаки. Хотя никто не давал никакой команды, на пустыре за школой они встали двумя полукругами, будто очертив невидимую арену. Драка пока не начиналась, всё ограничивалось выкриками и угрозами. Как вдруг по рядам пробежали брошенные непонятно кем слова: «Один на один». Как Олег оказался в центре арены, он так и не понял. Драться он не любил, хотя, конечно, приходилось. Спецназовцы-аквалангисты обучили его не только подводному плаванию, но и некоторым приёмам рукопашного боя, поэтому драк он не боялся, испытывая уверенность в собственной способности постоять за себя. Хотя, если был выбор: драться или смыться, предпочитал последнее. Сейчас, напротив него шагах в десяти, появился крепко сбитый, в широких тренировочных штанах противник. На несколько секунд они замерли, оценивая друг друга, а над пустырём повисло молчание. Вот в этот-то момент Олег впервые и ощутил давящее перекрестье взглядов, в которых смешались надежда и ненависть, одобрение и страх.

Драка тогда закончилась, едва начавшись, разогнанная подъехавшей милицией, но Олег ещё долго вспоминал возникшее у него чувство, что ни убежать, ни даже отступить невозможно, что можно только или победить, или свалиться избитым, прямо тут, в грязь заплёванного пустыря.

Концерт удался. Сценка, которую готовил Олег, шла в самом конце, и он с удовольствием посмотрел выступления малышей, трогательно исполнявших английские народные танцы, пятиклассников, читающих стишок про маленькую мышку, но потом заволновался и пошел за сцену, в комнатку, где ребята готовились к выходу на сцену. Там было шумно и суетно: кто повторял текст, кто надевал костюмы, кто, глубоко вздохнув, выходил к публике, их место сразу же занимали другие. Подошли и дети, готовившие с Олегом «Пигмалион», комнатка постепенно пустела — их выступление было завершающим. Олег шутил с детьми, старался их успокоить, с удивлением отметив, что и сам волнуется. Но вот настал их черёд. Занавес закрылся, и ребята бросились расставлять немудрёные декорации. Только Таня Малышева, одетая в немного нелепое белое платье, сильно смахивающее на свадебный наряд, продолжала стоять в углу, то нервно переплетая пальцы, то сжимая их в кулачки.

— Ну, Танюша, а ты что?

— Я боюсь, — тихо прошептала девушка.

Олег внимательно посмотрел на неё и понял, что она не кокетничает и не шутит, ей действительно было очень страшно: огромные, широко раскрытые глаза на побледневшем лице смотрели на него с надеждой и страхом.

— Я не пойду!

— Не глупи, как же ты не пойдёшь? Ты же — главное действующее лицо, на тебе всё держится, ты ребят подведёшь!

— Не пойду! Не пойду! — как в бреду повторила девушка. — Да нет, я пойду, конечно, — она снова нервно сжала пальцы, — только, Олег Дмитриевич, поцелуйте меня на удачу! Ну пожалуйста, — добавила она неуверенно, увидав его вздёрнутые в удивлении брови.

Олег смотрел в это, совсем ещё детское лицо, в эти распахнутые навстречу ему глаза, в тёмной глубине которых плескался страх, восторг отчаяния, немая мольба и понял, что отказать просто не имеет права.

— Ну конечно, поцелую, Танюша, — сказал он и потянулся, чтобы либо по-братски, либо по-отечески поцеловать её в лоб. Но Таня в последний момент вскинула навстречу ему своё лицо, вытянула шею и даже привстала на цыпочки, чтобы неловко дотянуться своими губами до его губ. Вот тогда-то, коснувшись этих полудетских губ, Олег, как ему показалось, и уловил этот поразительный запах свежего молока.

Поцелуй был недолгим. Олег, правда, попав вместо лба в губы, в первую минуту опешил от неожиданности, потом он нежно, но настойчиво взял её за плечи и отстранил от себя. Плечи были тонкие, хрупкие под ажурной кисеёй белого платья.

Таня взглянула на него, глаза её сверкнули каким-то сумасшедшим блеском, и она, повернувшись на каблуке, умчалась на сцену, подхватив одной рукой оборки своего наряда. Олег взглянул ей вслед, задумчиво коснулся пальцами своих губ и повернулся к входной двери. Там, в глубине коридорчика, стояла, прислонясь к стене и чуть кривя губы в ироничной улыбке, Татьяна Ивановна.

— Вот ведь, понимаете, как получается, — Олег понимал, что несёт бред, но придумать лучше ничего не мог, — да, вот, полезла целоваться…

— Бывает, бывает, — закивала Татьяна Ивановна. — Знаете, девочки-старшеклассницы часто влюбляются в молодых учителей. Потом это проходит, — она продолжала иронично кривить губы.

— Да, конечно, я надеюсь, — Олег продолжал путаться в словах, — я в зал пойду, мне пора, — он ждал, что Татьяна освободит проход.