боку, скрепляющую две половинки моего платья. Раздвигаю ткань, обнажая свой прозрачный черный лифчик. Он едва прикрывает мои украшенные стразами соски.

— Святое дерьмо, Лебедь.

Каждый нерв покалывает невообразимой чувствительностью, когда он концентрируется на моей груди. То, как он смотрит на меня, возбуждает. Как будто я последняя еда на Земле, которую он съест, поэтому он собирается максимально использовать каждый кусочек.

Не прекращая своей дьявольской внутренней ласки, Кэл опускается и зажимает выступающий бутон между зубами. Я кричу, мое болезненное удовольствие короткими волнами эха достигает ушей. Затем он сильно сосет, смачивая ткань.

Моя киска сжимается, напрягается, так что я чувствую каждый толчок и прикосновение его пальцев к моим стенкам. Этого недостаточно. Ничего недостаточно.

Обвивая ногу вокруг него, я открываюсь ему еще больше. Он пользуется моим новым положением, добавляя третий палец. Как только его большой палец начинает касаться моего клитора, я начинаю дрожать.

— Кэл, Боже. Я сейчас взорвусь.

— И ты заставишь меня испортить эти штаны, если будешь продолжать в том же духе. — С каждым движением вверх я двигаюсь прямо под его чувствительной головкой. Боже мой, если бы мой рот был на нем прямо сейчас. — Маверик, черт возьми, это приятно.

Я чувствую себя пьяной прямо сейчас.

Высоко, свободно, головокружительно. Так чертовски дерзко, что я хочу, чтобы он вгонял в меня член вместо руки. Без его возражений я расстегиваю пуговицу на его брюках и наполовину расстегиваю молнию. Внезапно до наших ушей доносится скрежет металла по бетону. Мы оба замираем.

— Дерьмо, — бормочет Кэл.

Я чувствую пустоту, когда он быстро убирает пальцы и снова натягивает мое платье. Но он не отступает. Вместо этого хватает мое лицо ладонями, влага стекает на мою щеку, и прижимается губами к моим. Он целует меня со страстью, желанием и серьезным разочарованием. Ноги стучат по дереву. Голоса становятся ближе. Слышен свист. Нацеленный на нас, я уверена. И все же Кэл продолжает меня целовать. Он останавливается только тогда, когда мы слышим, как закрывается потайная дверь, снова оставляя нас одних.

Прижимая наши лбы друг к другу, он ворчит.

— Я чуть не трахнул тебя прямо сейчас. И к черту последствия.

Воздух заряжен, трещит. Манит меня быть ужасно плохой.

— Трахни, — нажимаю я на него, затаив дыхание.

Иисус, что я говорю? Публичный секс?

Он слегка отклоняется назад, его взгляд захватывает мой. Его янтарные глаза горят. Так жарко, что все мое существо горит. Не говоря ни слова, он опускает руку. Когда я слышу, как расстегивается его молния, то позволяю моему платью снова расстегнуться. Я чувствую его член, твердый и бархатистый, у моего живота всего за секунду до того, как он проводит своей толстой головкой по моей влажности. Обхватывает ладонью мое бедро и обвивает моей ногой свою, так что моя пятка касается его голени. У меня перехватывает дыхание, когда он, не отрывая от меня глаз, ныряет внутрь одним яростным толчком.

— О, Боже.

Мой оргазм, ослабевший после того, как мы его прервали, возвращается. Он резкий, мгновенный. Меня это так удивляет, что Кэлу приходится захватить мой рот, чтобы проглотить мои вопли.

Он жестко, почти бессердечно трахает меня. Его бедра шлепают, безжалостно и болезненно, его лобковые кости врезаются в мои с каждым грубым толчком.

— Черт возьми, Мавс, — выдыхает он, пронзая меня еще дважды, прежде чем издать долгий прерывистый стон. Его измученное тело обмякает рядом с моим. Его вес заставляет мои лопатки впиваться в углубления в стене позади меня. Тем не менее, он ощущается хорошо, поэтому я не отталкиваю его. Мы должны двигаться. Но мы не двигаемся.

— Это было…

— Ага, — выдыхаю я в знак согласия. Мои глаза зажмурены. Моя кожа блестит от пота. Мое сердце колотится о ребра. Аромат секса, витающий в воздухе, безошибочен.

— Это было.

— Не пользуйся туалетом, — говорит он, кряхтя. — Я хочу, чтобы моя сперма стекала по твоим бедрам. — Он толкает эти грязные слова мне в ухо.

Святое дерьмо, какие вещи он иногда говорит.

— Ты как пещерный человек, — поддразниваю я, пока он нежно, но умело завязывает мое платье. Даже красиво завязывает бант, прежде чем снова застегнуть штаны.

Он откидывается назад и нежно прижимается своими губами к моим.

— Виновен. Ты сводишь меня с ума, Маверик. Всегда.

Я ухмыляюсь, сияя. Определенно переполненная чувствами к нему.

— Итак, ах… куда ты вел меня, муж, до того, как трахнул до полусмерти на потайной лестнице?

Он выпускает поток воздуха, который обдувает мое лицо. Кэл до сих пор пахнет мятой, которую съел после ужина.

— Мне нравится это слышать, знаешь ли.

— Что? — я протягиваю руку и провожу пальцем по его сильной линии подбородка, наслаждаясь ощущением щетины под подушечкой.

— Муж. Мне нравится быть твоим мужем, Маверик. Я всегда этого хотел, и было время, когда… — он замолкает. Быстро переводит взгляд в пол. Возвращает обратно к моему. Жар, который был в них раньше, сменился какой-то болью. — Было время, когда я думал, что, может быть, этого не произойдет.

Моя улыбка сползает с лица, и дыхание застревает в горле. Поэтому каждый раз, когда он внутри меня, мне кажется, что он пытается заклеймить не только меня, но и мою душу? Он боится, что я передумаю и вместо этого побегу к Киллиану, если представится шанс? Передумаю ли я? Хотела бы я быть в состоянии сказать со стопроцентной уверенностью, что ответ нет, но истина Божья в том, что… я не могу быть уверена. Киллиан всегда будет каким-то образом привязан ко мне. Независимо от того, удастся ли мне когда-нибудь разорвать его хватку на мне, отпечаток навсегда останется. Я просто ничего не могу с этим поделать.

Время как бы замедляется, пока мы ищем души друг друга.

Что он видит? Видит ли он женщину, которая изменилась за последние несколько месяцев? Видит ли он женщину, которая действительно влюбилась в мужчину, стоящего перед ней? Или он видит ту, кто, по его мнению, предала его с братом из всех возможных людей?

Вот что я чувствую, когда смотрю на него сейчас. Несмотря на то, что мы с Кэлом не были чем-то особенным, пока не расстались с Киллианом, я чувствую, что каким-то образом предала его. Полагаю, что в некотором роде так и есть.

Мы оба это знаем. Мы оба так думаем. Однако никто из нас этого не признает.

Мое сердце бьется вдвое быстрее. Это та часть, где мы приближаемся к этой двусмысленной линии. Но пересекаем ли мы ее? Упомянем ли мы его имя и, наконец, вскроем этот рубец,