Честно говоря, я не знаю, что сказать, поэтому молчу и просто жду.

Он наклоняется ко мне. Легко касается губами моего лба. Затем слишком быстро тянет назад.

— Пойдем, — говорит он, беря меня за руку. — Я хотел показать тебе настоящий живой бар двадцатых годов, который настолько эксклюзивен, что ты не можешь попасть туда, если не знаешь нужных людей.

Мы ходим по кругу.

— Хорошо. — Когда я коротко улыбаюсь и кладу свою ладонь в его, позволяя ему вести меня вниз по шаткой лестнице, я думаю о круге.

Он становится все меньше и меньше, и меньше. Мы стираем края.

Они хрупкие.

Они трескаются.

Скоро ничего не останется.

Тогда у нас не будет другого выбора, кроме как войти в самый центр, где под нашими ногами похоронены обиды, ожидающие, когда их выкопают, как призраков на кладбище.

Глава 18

Настоящее

Маверик

Я теряю счет времени.

Как долго я нахожусь в этой комнате? Она должна быть убежищем, но ощущается как тонущий корабль посреди океана. Кислород бесценен, и каждый неглубокий вдох в конце концов станет для меня последним.

Проходят минуты? Столетия?

Я не знаю.

Не уверена, что мне не все равно.

Несколько человек входят и выходят из часовни. Я молча смотрю на них. Они сидят или стоят на коленях. Некоторые зажигают свечи. Другие этого не делают. Они шепчут молитвы. Тихо плачут. Умоляют и просят за своих близких. Они не думают, что я их слышу, или, может быть, им все равно. Может быть, они думают, что, если мы все объединимся в демонстрации единства, это спасет по крайней мере одного из наших близких, которые сейчас борются за свою жизнь.

Но если это не мой, если это не он, мне все равно.

Черствая. Эгоистичная и бессердечная. Говорите, что хотите об этом. Это не делает меня плохим человеком. Это делает меня человеком.

Возможно, я не знаю, как долго сижу здесь в традиционном марше секунд и минут, но этого достаточно, чтобы понять, что люди, проходящие через это убежище, делятся на два лагеря.

Жизнь или смерть.

Отчаяние или надежда.

Неповиновение или поражение.

Я знаю, в каком лагере.

Я — неповиновение. Неповиновение — это я. Если он умрет, я узнаю об этом. Почувствую, как наша связь порвется в самой глубине моего существа. И прямо сейчас моя душа чувствует себя раздавленной, но не мертвой. Я знаю, что буду чувствовать себя сухой и пустой, если он оставит меня здесь одну.

Так что пока он сражается, я тоже буду. Буду сражаться за силу там, где я слаба. Бороться за надежду, чтобы заменить отчаяние. Буду сражаться за нас, потому что, если он справится с этим, то будет нуждаться во мне рядом с собой больше, чем когда-либо прежде.

Мягкий звук открывающейся двери предупреждает меня, что я больше не одна. Надеюсь, меня никто не нашел. Не могу переварить ни одно из их лиц прямо сейчас. Ни одно.

Краем глаза вижу хрупкую пожилую женщину, шаркающую мимо к маленькому алтарю впереди. Она протягивает дрожащую руку, и вскоре после этого я слышу отчетливое трение зажженной спички. Я думаю, что этот крошечный кусочек дерева распадется прежде, чем она зажжет фитиль свечи, но она прекрасно справляется. Как только загорается свеча, она медленно поворачивается и садится на первую скамью, когда замечает меня.

Она выпрямляется.

Я расправляю плечи.

Мы беззвучно смотрим.

Я могу прочитать ее боль.

Думаю, может быть, она тоже может прочитать мою.

Блеск бейджа, приколотого к ее блузке, ловит свет. Волонтер, наверное. Она слишком стара, чтобы работать здесь.

Внезапно мои глаза горят, зудят и затуманиваются. Я пытаюсь остановить это. Но безнадежно. По какой-то непонятной причине ей удается вызвать лавину мучительного одиночества, которое я больше не в силах сдерживать.

Затем она направляется в мою сторону.

Она чужая, но в то же время нет. Меня тянет к ней по какой-то странной, необъяснимой причине. Должно быть, она чувствует то же самое, потому что садится и придвигается, пока наши бедра практически не соприкасаются.

Она смотрит на меня, а я на нее.

Не говоря ни слова, она кладет свою руку поверх моей. Она прохладная и липкая. Я бы почувствовала ее возраст только по рукам, даже если бы мое зрение не работало.

Слезы стекают по щекам вниз по моему горлу, впитываясь в горловину рубашки. Я едва могу разглядеть ее сейчас в этом бесконечном потоке, каждая большая капля отталкивает другие с пути, освобождая место для тех, что за ними.

Она сжимает мои пальцы. Ее простое человеческое прикосновение посылает этот мир и покой всей моей душе. Затем она хрипит голосом более твердым, чем можно было бы придать ее возрасту:

— Я знаю, что так кажется, дорогая, но ты не одинока. Ты можешь отпустить. Я держу тебя.

И тогда я отпускаю. Полностью, блядь, теряю самообладание. Он говорил мне это так много раз за эти годы, что мне кажется, будто это он сидит здесь, разговаривает со мной, успокаивает меня через это видение. Говорит мне быть сильной, не терять надежду. Что время, которое мы провели вместе, было слишком коротким, и он вернется ко мне.

Некоторые люди называют это чушью, но я верю в божественное вмешательство. Я почувствовала это, когда наткнулась на старушку Райли. Я почувствовала это, когда была всего в нескольких мгновениях от смерти в том холодном озере в возрасте одиннадцати лет. Я чувствовала это, пока он наблюдал за мной все эти годы.

И теперь, когда моя голова покоится на плече старушки, и я безудержно рыдаю, то чувствую это сейчас.

Чувствую его сейчас.

Я погружаюсь в эту безопасность, которую он всегда давал мне, отказываясь верить, что есть какой-то другой исход, кроме долгой совместной жизни. Тот, который мы всегда представляли.

Глава 19

8 лет назад

Кэл

— Не могу поверить, что позволил тебе уговорить меня на это, — ворчу я, поправляя удушающий предмет на моей шее, он же — мой галстук. Полагаю, мне следует привыкнуть к этому. Как юрист, не сомневаюсь, что от меня будут ожидать ежедневного ношения костюма и галстука, хотя я бы предпочел джинсы и потрепанные ботинки.

— О, прекрати свое нытье. — Она отталкивает мои руки и фыркает, исправляя ту жалкую работу, которую я выполнил, собирая этот кусок тонкого, скользкого материала в некое подобие узла.

— Я серьезно, Лебедь. Как тебе вообще удалось заставить меня согласиться на эту нелепую идею? — хотя я знаю, как. Она похлопала своими гребаными ресницами.