Одно трепетание — это все, что потребовалось. На самом деле это был даже не трепет. А просто… взгляд. Она — медовая ловушка, в которую я попадаюсь. Каждый. Гребанный. Раз. Без вариантов.

Мавс прекращает свое занятие и смотрит на меня. Ее глаза широко раскрыты.

Потрясающе великолепно.

Она нанесла немного туши и накрасила веки относительно нейтральным цветом, но что бы это ни было, они слегка мерцают. На ее губах немного блестящего ягодного блеска. Но это все. Никакая другая косметика не портит ее лицо. Все просто. Чистая. Такая сдержанная и в то же время такая она. Она — полный оксюморон. Знойная, но в то же время невинная. Сладкая, но такая чертовски дикая, что у меня кружится голова.

— Я застала тебя в момент слабости? — игриво предлагает она.

— Я всегда слаб рядом с тобой, — бормочу я, протягивая руку, чтобы стереть темное пятно с ее переднего зуба. Я позволяю своему пальцу почти неосязаемо проследовать по ее щеке, прежде чем снова прижимаю его обратно к себе.

Если быть честным с самим собой, то мы оба знаем, почему я здесь. Помимо того факта, что ей невозможно отказать, я здесь для того, чтобы держать других парней подальше от ее трусиков. А с облегающим нежно-голубым шелком, в котором она щеголяет, парни захотят заползти в эту горячую точку и попробовать ее на вкус. Но это не их вина. А ее. Она так чертовски красива, что это все равно, что погрузиться в свое собственное личное безумие, потому что ты знаешь, что не можешь заполучить ее. Я знаю. Я нахожусь в своем личном аду в течение многих лет, с этой женщиной и без нее. И дело в том, что она ничего не знает обо всем этом. До сих пор.

— Ты уверен, что я хорошо выгляжу? — спрашивает она, переключая свое внимание на декольте, опасно выглядывающее из этого греховного платья. Выбившийся шоколадный локон скользит вниз, вниз, вниз по ложбинке ее сисек и исчезает под тонкой тканью.

Гребаный ад из всех адов.

Интересно, что она подумает, если я накину на нее толстовку перед уходом.

Она тщетно пытается сдвинуть две части декольте поближе друг к другу, но все, что ей удается сделать, это еще больше увеличить свои упругие сиськи. Мысленно я стону, изо всех сил пытаясь удержать свою эрекцию под контролем. Позже в комнате для мужчин я чертовски долго буду душить эту змею, это уж точно. Это сжигает мои внутренности, знание, что я не единственный, кто фантазирует о Маверик ДеСото.

Не в силах больше терпеть, я хватаю ее за руки и развожу их в стороны, крепко держа.

— Прекрати… Господи, Мавс. — Я притягиваю ее к себе и прижимаюсь лбом к ее лбу. — У этих болванов из средней школы будут стояки в течение нескольких дней от одного воспоминания о том, как ты выглядишь. Ты — мечта любого мужчины. Влажная или сухая, — заканчиваю я шепотом.

Что, черт возьми, я несу? Любая мечта с участием Маверик будет влажной. Грязно влажной.

— Кэл, — она наполовину смеется, наполовину задыхается.

— Что, Лебедь? Просто говорю, как есть.

Ее голова откидывается назад, этот широко раскрытый взгляд снова впивается в меня. Выражение ее лица непроницаемо. Она несколько раз моргает своими большими зелеными глазами лани, прежде чем тихо ответить.

— Спасибо.

— Всегда пожалуйста, — хриплю я. Боже, если ты где-то там, мне сегодня понадобится солидная порция терпения вечером, чувак. Пожалуйста, не дай мне испортить наши отношения, набросившись на нее или изрыгая то, что я безнадежно влюблен в нее. — Нам лучше идти. Мы уже опаздываем на час.

Ее губы изгибаются. Затем она издает тот вздох, от которого у нормальных людей звенят тревожные колокольчики, как будто речь идет о чьей-то жизни или смерти. Только с Мавс дело в том, что она вспоминает что-то, что хочет тебе рассказать. Обычно это неважно. Она напугала меня до смерти в первые несколько раз, когда это сделала. И когда она делает это, пока я еду по дороге, то думаю, что перед нами выскочит олень или у нее просто лопнет аппендикс. Однажды мы чуть не разбились из-за ее вздоха.

— Чуть не забыла! Твой корсаж.

— О, черт возьми, нет. — Я хватаю ее за руку как раз вовремя, когда она пытается упорхнуть. — Достаточно того, что я иду на твой выпускной бал, когда достиг законного возраста употребления алкоголя. Я не… ай-яй-яй… — я прикладываю палец к ее открытому рту, втайне наслаждаясь ощущением. — …никаких возражений. Я не надену гребаный цветок с этим рыхлым белым дерьмом на лацкане, пока не женюсь. — Я также отказываюсь от смокинга, выбирая обычный черный костюм.

— Но это традиция, — ноет она.

— Плевать, детка. Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой или нет?

Уголки ее рта опускаются, и она надувает губы.

Господи Иисусе.

Хочу поцеловать ее за это, но я знаю, что лучше этого не делать. Я попробовал это однажды, когда она была в пятом классе. Мне было тринадцать. Ей было десять. Это был единственный и неповторимый раз, когда мои губы коснулись ее. Моя голова витала в облаках, пока пощечина, разнесшаяся по лесу, не вернула меня с силой и болью на землю. Потом она бросилась от меня быстрее зайца, и я не видел ее три дня. Потребовалось около дюжины извинений, прежде чем она снова заговорила со мной. И заставила меня пообещать, что я никогда больше этого не сделаю.

Я пообещал.

Однако, я солгал.

Я попробую еще раз, но время решает все. Выйти из френдзоны непросто. Нажми в неподходящее время, и ты навсегда потеряешь своего лучшего друга. И я не могу рисковать, потеряв Мавс. Никогда. Понимаю, что сейчас самое время копать глубже в поисках терпения, а не обязательств. Как бы мне ни хотелось, чтобы так и было, поскольку я заканчиваю колледж и поступаю в юридическую школу, а она вскоре уезжает в колледж, сейчас для нас неподходящее время.

— Прекрасно. Пусть будет так, — говорит она, скрещивая руки на груди.

— Пусть будет, — говорю я, скрещивая свои собственные, легко подражая ее упрямству.

Она улыбается. Я улыбаюсь.

Она смеется. Я тоже смеюсь.

Все хорошо.

Через десять минут мы заканчиваем с фотографированием и можем уходить. Вивиан даже позволяет нам немного постоять на краю ее гостиной. Мавс нарочно спотыкается, чтобы упасть на чистый ковер. Ее мама начинает беситься.

Гребанная Вивиан и ее драгоценный ковер. Она вытаскивает эти чертовы щетки быстрее, чем я успеваю моргнуть, и все мысли о том, чтобы