Дженни поманила пальцем Тима, он подошёл и посмотрел туда же, куда смотрели все. Для Тима, не знавшего, что капли семени появились только что, да ещё волшебным способом, зрелище не представляло собой ничего необычайного, разве что художественное решение знакомого образа показалось Тиму весьма кощунственным. Родители Тима были правоверными католиками, и он обучался в католической школе. Но Тим так давно не ходил в церковь и с таким омерзением вспоминал свои школьные годы, когда над ним всё время издевались и ученики, и учителя, что даже он со злорадством смотрел на это изваяние.

Как я уже упоминал, Бонни и Дженни давно хотели завести ребёнка и жить семьёй, но всё не могли решиться – нужно было найти подходящего мужчину, получить от него семя и впрыснуть куда положено. Бонни детей иметь не хотела, и ни за что не желала допустить, чтобы мужской член побывал во влагалище Дженни. Но тут, когда из члена на стене потекли капли и затем неожиданно явился Тим, – именно в эту секунду на Бонни снизошло откровение. Она подошла к Тиму, стоявшему рядом с Дженни, и шепотом позвала их для «важного разговора». Тим и Дженни переглянулись с плохо скрываемым испугом: вдруг их связь раскрыта? – и послушно пошли за ней на второй этаж. Бонни вошла в спальню, за ней – Тим и Дженни. Бонни закрыла дверь на ключ и торжественно заговорила:

– Я убеждена, что хуй на стене, у которого появились капли спермы – это знамение свыше. Меня ведёт Проведение, и я хочу, Тим, высосать у тебя семя.

Тим покраснел и удивлённо посмотрел на Дженни, не проговорилась ли она Бонни о чём-нибудь?

Дженни удивлённо спросила Бонни:

– А зачем тебе для этого я?

– Затем, что ты будешь его ласкать, чтобы он быстрее кончил, я не хочу, чтобы это длилось вечно. Разденьтесь! – скомандовала Бонни.

Когда те сбросили одежды, Бонни приказала Тиму лечь на спину, а Дженни – целовать его в губы.

Бонни сосала хуй только раз в жизни – как-то в школьные годы она оказалась в машине со старшеклассником. Тот вытащил предмет своей гордости и заявил, что если она настоящая женщина, то она должна ему пососать. Бонни чувствовала себя настоящей женщиной, ей исполнилось тринадцать и у неё начались менструации, поэтому она взяла хуй в рот. Мальчик, которому было шестнадцать, стал насаживать её голову и скоро извергся ей прямо в горло. Бонни закашлялась, испугалась и в омерзении отвратилась от случившегося. И вот теперь через столько лет она повторяла эту неприятную процедуру, но на этот раз она думала только об одном: как бы случайно не проглотить семя, и потому она поместила хуй во рту под углом, чтобы он упирался в щёку.

Сося, Бонни смотрела на целующихся и на сильное объятие, в которое Тим заключил Дженни. А Бонни играла с клитором Дженни, водя по нему пальцем, смоченным в её влагалище. Бонни скоро почувствовала, как солоноватая жидкость заполняет её рот. Осторожно придерживая семя у передних зубов, словно собираясь плюнуть, Бонни переместилась к бёдрам Дженни, растянула большими пальцами малые губы и приникнув к ним ртом, впрыснула семя во влагалище. Чтобы семя не вытекло, Бонни встала на колени у бёдер Дженни и положила её ноги себе на плечи.

Тим, извергнувшись, перестал целовать Дженни, разомкнул объятия и сел на кровати, наблюдая за действиями Бонни.

Дженни догадалась, что проделала Бонни, но не подала виду и лишь попросила Бонни, чтобы та долизала её.

– Дай мне сначала полюбоваться тобой, – сказала Бонни, не отрывая глаз от волшебных влажных очертаний и давая сперме стечь поглубже.

Дженни посмотрела вслед выходящему из спальни Тиму и с облегчением закрыла глаза – у неё уже две недели длилась задержка после встреч с Грегом, и она мучилась, как сообщить о своей беременности Бонни. А теперь радость материнства была неминуема, и Бонни будет себя считать духовным отцом ребёнка, думая, что это она вдула оплодотворившее семя.

Слух о «всплакнувшем» хуе быстро распространился среди его любителей и ненавистниц, и в квартиру Бонни потекли паломники: мужчины-гомосексуалисты и женщины-лесбиянки. Первые восхищались чудом эякуляции, вторые – видели в каплях свидетельство ужесточения крестных мук. Вскоре к толпе уверовавших в чудо присоединились и гетеросексуалы, которые искали обрести от капающего члена особую любовную силу и власть.

Дом Бонни был объявлен храмом, его купили у неё общественные организации и зачислили в список культурных памятников, охраняемых государством.

Чудесное семяизвержение тем не менее объяснялось весьма просто. После того, как Дженни рассказала Грегу о своеобразном распятии в доме Бонни, Грег, случайно оказавшись на каком-то garage sale[39], увидел там такое же распятие. Оказалось, что распятый хуй был произведением какого-то местного скульптора, и на том распятии, что попалось Грегу, автор украсил хуй каплями. Грег приобрёл это «произведение искусства» и показал во время очередного свидания Дженни. Тогда Дженни и пришла в голову мысль пошутить над Бонни и незаметно подменить её «сухое» распятие на распятие с каплями. Так она и сделала накануне вечеринки, но, увидев, сколь сильное впечатление произвела на всех, а особенно на Бонни, эта подмена, Дженни решила не раскрывать своей тайны. И Грег полностью поддержал её в этом решении.

Через положенное время Дженни родила мальчика, которого все, и прежде всего – Бонни, посчитали святым, так как зачатие его было непорочным. Те, кто приходили к матери и младенцу с дарами, утверждали, что видят вокруг его головки нимб.

Мы с Линдой не виделись почти два года. И вот столкнулись на улице нос к носу. Хуй к пизде. Она даже чуть ли не похорошела. Я обрадовался, и она, вижу, тоже: не торопится прощаться, предлагает пойти куда-нибудь выпить кофе. И я воодушевлённо соглашаюсь: новая пизда – это хорошо забытая старая.

Расстались мы с ней тогда без скандалов, чрезвычайно синхронно найдя новых партнёров. И всем Линда была хороша: и заботливая, и умная, и красивая, но – объелись друг другом. Какое счастье, что мы с Линдой женаты не были и смогли быстро разбежаться без испрашивания санкций у подлого государства. Я погрузил свои вещи, она – свои, причём с моей дружеской помощью, и – вперёд в будущее, к новым любовным победам!

Конечно, это было ошибкой, что мы съехались и стали жить вместе. Нет более изощрённого убийства похоти, чем совместное проживание. Наша страсть быстренько выродилась в дружество: Линда стала давать мне не по желанию, а по дружбе, и я в неё стал проскальзывать, чтобы ей удружить.

Спрашивается, может ли меня возбуждать моя собственная рука? Повертев перед глазами ладонь, скажу по-честному – нет. Но ведь моя рука может дрочить мой хуй, то есть доставлять наслаждение, оставаясь для меня безразличной. Так и женщина при совместной жизни становится как твоя собственная дрочащая рука, к которой не испытываешь никакого вожделения, хотя и ценишь её удобную «подручность». Жутко становится, когда пизда некогда столь желанной женщины возбуждает меньше, чем мелькнувшая коленка любой другой. И речь не идёт об импотенции, будто у меня на неё больше не встаёт. В том-то и дело, что встаёт. Более того, ебать дольше могу на радость пизде, уже безразличной, именно вследствие этого безразличия. Ведь с новенькой от трепета в первый раз излился бы за минуту, если специальных усилий не прилагать.