а потом написала маме. Макгроу, чем старше становился, тем меньше хотел говорить на тему отцов: «Боюсь, если начну, то меня уже не остановишь».

Я мог бы обратиться к дяде Чарли, но в то лето его терзали собственные демоны. Сидя однажды ночью на кухне с радиоприемником и книгой я услышал, как открылась входная дверь и раздались тяжелые шаги, словно в столовой кто-то давил тараканов. Дядя Чарли с грохотом возник в дверном проеме. Даже с расстояния в шесть футов я учуял запах виски.

– Кто это у нас тут, – сказал он. – Кто это тут, кто это тут. Ничего себе дела! Я-то думал, все уже спят.

Он подтащил к себе стул, отчаянно скребя им по полу. Я выключил радио.

– Как прошел вечер?

Он сел, зажав сигарету во рту. Задумался. Зажег спичку. Снова задумался.

– Джей Ар, – сказал он, сделав паузу, чтобы поднести огонь к сигарете, – люди – сплошь подонки.

Я рассмеялся. Он вздернул голову и вытаращился на меня.

– Думаешь, я шучу?

– Нет, сэр.

– Джей Ар, Джей Ар, Джей Ар. Твой дядя – очень чувствительный человек. Сечешь?

– Да, сэр.

– Кто на свете чувствительней меня?

– Никто.

– Ох, неправильно я сказал – кто на свете чувствительней, чем я?

– Никто.

– Вот то-то! Я психологию изучал, пацан. Кучу книг перелопатил. Смотри, не забывай. В эти глаза дыму не напустишь!

Дядя Чарли указал пальцем на свой глаз, напоминавший каплю высохшей крови, а потом пустился в долгий путаный рассказ о каком-то человеке – имени он не называл, – который не выказал достаточного сочувствия к страданиям Пат перед смертью. Дядя Чарли ненавидел этого парня, ненавидел всех людей, ненавидел весь чертов мир и не собирался этого скрывать. Он ударил кулаком по столу, указал пальцем на окно, на бесчувственный мир вокруг, и снова пустился в рассуждения об этом «ублюдочном подонке», который порочил память Пат. Я сидел перепуганный и в то же время очарованный. Мне и в голову не приходило, что дядя Чарли способен на такой гнев, и я не представлял, что из «Публиканов» можно прийти разгневанным. Я думал, люди идут в бар, когда им грустно, и там становятся счастливыми. Точка. Простое превращение. И хотя у меня было чувство, что дядя Чарли в любой момент может швырнуть меня головой о стену, я сознавал, что гнев – наша общая черта. Гнев переполняет меня постоянно – из-за маминого здоровья, из-за моего имени, – и я был разгневан на отца задолго до того, как дядя Чарли переступил порог. От того, что я никому не мог рассказать о своем гневе, он рос в геометрической прогрессии, и мне иногда казалось, что я вот-вот взорвусь. О да, хотел я сказать, да, да, давай выпустим свой гнев наружу! Давай взорвем эту чертову кухню!

– Джей Ар, ты меня слушаешь?

Я вздрогнул. Дядя Чарли сверлил меня взглядом.

– Да, – солгал я, – слушаю. Секу.

Столбик пепла на его сигарете рос, но дядя Чарли не замечал. Он сделал затяжку, и пепел упал ему на грудь.

– А, никому нет дела, – сказал он и заплакал. Слезы вытекали из-под темных очков и бежали по его щекам. Я чувствовал себя ужасным эгоистом из-за того, что задумался о собственном гневе и перестал слушать дядю Чарли.

– Мне есть дело, – сказал я.

Он поднял голову. Слабо улыбнулся. Утирая слезы, принялся рассказывать, как впервые познакомился с Пат в баре на Плэндом-роуд. Она вошла и с порога набросилась на него за то, что он вечно ходит в шляпе и в темных очках.

– Сукин ты сын, – сказала Пат, – хватает же тебе совести переживать насчет волос, когда парни возвращаются из Вьетнама безногими?

– Не твое дело, – ответил он, но она ему сразу понравилась. Напористая. Отчаянная. Как из книжек Реймонда Чандлера[19]. Они разговорились, и оказалось, что у них много общего, в том числе почти религиозное отношение к барам. Кроме того, Пат была учительницей английского, а дядя Чарли любил слова, поэтому они стали обсуждать книги и писателей. Пару дней спустя она прислала ему телеграмму. ВСЕ ВРЕМЯ ДУМАЮ О ТЕБЕ – НАДО УВИДЕТЬСЯ. Она назначила ему свидание в мотеле за городом.

– Я пришел пораньше, – рассказывал он. – Уселся в баре. Выпил коктейль. Уже подумывал уходить. Даже встал с места.

Дядя Чарли принялся показывать:

– Вот я иду к двери, – сказал он, отступив к плите, и опрокинул свой стул. – Можешь себе представить, все же могло выйти по-другому! Джей Ар, бога ради! Ты понимаешь? Насколько все могло выйти по-другому – если бы я ушел? Сечешь? Вот ведь судьба! Сечешь?

– Секу, – ответил я, ставя стул на место.

– И тут она впархивает в двери. Собственной персоной. Красотка! Десять из десяти. Нет, черт побери, одиннадцать с половиной. В летнем платьице. С помадой. Такая потрясающая!

Он снова сел. Ткнул в пепельницу сигарету, которая и так уже потухла. Закрыл глаза, посмеиваясь про себя. Он снова был там, в мотеле, с Пат. У меня возникло ощущение, будто я подсматриваю.

– А сразу за