твой социальный статус, уровень доходов, происхождение и IQ. Простые трудяги читают «Дейли ньюс». Домохозяйки «Ньюсдей». Сумасшедшие – «Пост».

– Дедушка читает «Пост», – запротестовал я.

Она похлопала ресницами, словно говоря: еще какие-нибудь дурацкие вопросы?

Мы стояли на людной платформе, когда Шерил указала мне на мужчину шагах в пятнадцати от нас.

– Видишь этого парня? – спросила она.

Прислонившись к фонарному столбу, там красовался бизнесмен в угольно-сером костюме, похожий на старшего и более привлекательного брата Кэри Гранта[20]. Я не раз видел его в «Пабликане» и всегда восхищался, как роскошно он выглядит.

– Обратил внимание, что он читает?

Это была «Нью-Йорк таймс», сложенная по длине.

– Люди высокого положения, большие шишки, читают «Таймс», – сказала она. – И неважно, что газета до ужаса скучная.

Я не стал говорить Шерил, что сам читаю «Таймс» и что одним из главных достоинств работы в фирме являются как раз получасовые поездки на поезде, когда у меня есть на нее время. Я считал «Таймс» чудом, мозаикой из микробиографий, ежедневным шедевром печати. Я горел желанием больше узнать о мире – мы никуда не выезжали и не знали никого, кто выезжал, – и «Таймс», как Йель, словно специально предназначалась для моего конкретного типа неведения. А еще мне нравилось, что через призму «Таймс» жизнь выглядела упорядоченной. Газета удовлетворяла мою тягу к разделению мира на черное и белое. Все его безумие укладывалось в ней в семнадцать страниц по шесть стройных колонок. Я всячески скрывал свою любовь к «Таймс» от Шерил, которая считала, что настоящие мужчины читают «Таймс», но лишь безнадежные идиоты ею наслаждаются. Однако у Шерил был острый глаз. Она заметила, как я вгрызаюсь в «Таймс», и теперь дразнила меня «Джей Ар Большая Шишка».

Двумя главными испытаниями для мужчины, утверждала Шерил, являются женщины и алкоголь. Как ты реагируешь на них, как справляешься с ними, показывает, какой в тебе процент мужественности. Я рассказал ей про Лану, девушку из Аризоны, стоявшую на много ступеней выше меня в школьной иерархии. Волосы у Ланы были грязно-блондинистые, и по цвету, и по чистоте. Мыла она их не каждый день, и растрепанная сальная шевелюра придавала ей своеобразное сексуальное очарование. Скользкие прядки подпрыгивали у нее на плечах, когда она шагала по коридору, выпятив грудь, словно новобранец. Грудь эта, заверил я Шерил, никогда не тряслась, а шорты она носила такие короткие, что они обнажали верхнюю часть ее карамельных бедер.

– Если бы ее ноги были Соединенными Штатами, – сказал я Шерил, – видно было бы до самого Мичигана.

– До Батл-Крик, – хихикнула Шерил, и я рассмеялся, хоть и не совсем понял, что она имела в виду. Думаю, Шерил тоже до конца не понимала.

Но в целом Шерил воспринимала Лану прохладно. Не встретившись лично, объясняла она, невозможно понять, насколько эта девушка оправдывает мои охи и вздохи. А вот на тему виски Шерил могла рассуждать часами. Ей нравилось выпивать, и нравилось учить меня, как это делать. После работы по вечерам мы забегали в мрачный бар в недрах Пенн-Стейшн, где из-за потемок и сигаретного дыма все казались похожими на Чарльза Бронсона, и потому бармены не спрашивали мой возраст. Шерил угощала меня парой кружек пива, после чего мы покупали себе двойной джин-тоник в пластиковых стаканах на обратную дорогу. К моменту, когда мы выходили на Плэндом-роуд, ноги нас едва держали.

В жаркий и влажный пятничный вечер в середине августа Шерил предложила заглянуть в «Публиканов» выпить по последней, прежде чем возвращаться домой. Я сказал, что дядя Чарли этого не одобрит.

– Да ты все время крутишься в «Публиканах», – возразила она.

– Но это днем. А ночью – другое дело.

– Кто сказал?

– Это и так ясно. Ночью – другое дело.

– Дядя Чарли не против. Он хочет, чтобы ты стал мужчиной. Так будь мужчиной!

Я неохотно последовал за ней в двери.

И оказался совершенно прав. С наступлением темноты «Публиканы» превратились в совершенно другое заведение. Куда более колоритное. Все хохотали, перебивали друг дружку и говорили, кажется, исключительно о сексе. Люди болтали то, о чем завтра пожалеют, – это было сразу ясно. Там толпились представители самых разных типов, разных категорий. Я наблюдал за парадом персонажей в разношерстных костюмах, чувствуя себя так, словно мы с Шерил оказались за кулисами театра. Передо мной мелькали священники, игроки в софтбол и корпоративные менеджеры. Мужчины в смокингах и дамы в вечерних платьях, отправляющиеся на благотворительный ужин. Гольфисты только с поля, моряки только с моря, строители только со стройплощадки. Бар был набит битком, как вечерний поезд, на котором мы с Шерил приехали с Манхэттена, и казался продолжением этого поезда, прицепным вагоном – таким же длинным и узким, и полным тех же лиц, – который еще и качался из стороны в сторону. Мы ввинтились поглубже в толпу, и Шерил попросила у какого-то парня сигарету, тронув его за руку и положив ладонь ему на плечо, одновременно отбрасывая за спину длинные волосы. Я прекрасно знал, что в сумочке у нее лежит непочатая упаковка «Вирджиния-Слимз», и тут меня посетило прозрение. Все разговоры о том, чтобы сделать из меня мужчину – лишь прикрытие для ее изощренного плана. Найти мужчину себе. Она хотела сделать меня мужчиной, чтобы я мог сопровождать ее в «Публиканы», где собираются все холостяки. Одна Шерил ходить, естественно, не могла. Не хотела, чтобы люди подумали, будто она отчаялась.

Обидевшись на то, что меня использовали, я оторвался от нее и, пробиваясь сквозь толпу, двинулся в ресторанный зал. Однако застрял через