В сущности, он мог отправляться в путь, но что-то останавливало его в самый последний момент. Не первый день он собирался попрощаться с Тиннией… Какое имя! Оно звучало, словно напев лютни в тихую лунную ночь, напоенную запахом дурманных трав…

Он собирал всю свою волю и… не мог уйти. Не видеть ее, не слышать шелеста ее платья по каменным плитам, не наблюдать за отблесками огня в ее волосах, за тенью ее ресниц…Сама мысль об этом отнимала остатки решимости, намерения таяли, как утренняя изморось на лозах дикого винограда, на ветках длинных деревьев с узкими кронами, росшими у подножия скал.

Такого с ним еще не случалось… Женщина приковала его, как несмышленого юнца, лишила воли, что самое обидное, не пошевелив для этого и пальцем.

Тинния вошла, сбросила мокрый плащ, протянула руки к огню…Какая у нее тонкая кисть, длинные пальцы. Как похудела ее рука…Тревога сквозила в ее резковатых жестах, изгибе бровей. Он подошел, обнял ее сзади, поцеловал прохладную шею в колечках волос, чувствуя, как бьется ее сердце, согревая ее своим теплом… ничего не говоря, не спрашивая, не обещая, не умоляя…просто растворяясь в этом мгновении.

Она не отстранилась, не повернула головы, – но внутренний огонь ее, неслышно разгораясь, проник в каждую клеточку его тела, наполнив его всего, без остатка, без надежды на свободу, на прежнюю беззаботную жизнь, на все, что осталось там, до нее…И к чему он потерял вкус навеки. Отныне, или так было всегда?..

Тонкие простыни пахли сушеным вереском и лавандой, жарко горел огонь, крупные звезды стояли в темном окне… Губы женщины, мягкие, как лепестки розы, сливались с губами мужчины в долгих, нескончаемых поцелуях, которые длились и длились…Нежные, легкие касания сменялись неистовыми, страстными объятиями…

Оранжевые отсветы огня скользили по плавным линиям женского тела, округлым плечам, выпуклостям груди, изгибам бедер; по бугрящимся мышцам мужской спины, мощному торсу, сильным рукам, – подчиняясь сладостному замедленному ритму, экспрессивной эротике сливающихся тел, судорожным порывам движений, затихающих и нарастающих, согласно таинственному импульсу, извечному космическому танцу, увлекающему мужчину и женщину: двуединство мироздания, исток всего сущего…

Тинния уже не могла сдерживать стоны, – рыцарь оказался не только непревзойденным бойцом, но и непревзойденным любовником. И эта слава о нем не оказалась вымыслом…

Любовную игру он начал слегка и несерьезно, – как бы невзначай, шепча на ушко галантные нежности, незаметно превратившиеся в страстную мольбу, не ожидающую, что на нее будет получен ответ… Как будто робкие ласки вовсе не были таковыми, – стремительно подчиняя себе женщину, он не применял силу; демонстрируя покорность, легко добивался желаемого, так, что она не успевала сообразить, как произошло то, как произошло это…

В конце концов, тщетная борьба за остатки контроля настолько утомила Тиннию, что она с облегчением позволила ему отвечать за все и просто погрузилась в волны пьяняще-острых, неизведанных ею ощущений, недозволенных и оттого возбуждающих, словно ритуальное питье…

Она вдруг обнаружила в себе скрытое искусство изощренных ласк, – как будто вспомнилась давно забытая песня любви, тоска по которой томительно, иссушающе довлела над всеми попытками утолить эту жажду, вырваться из лабиринта бесплодных поисков, тисков неудовлетворенности…Этот мужчина давал ей все, чего она скрыто желала, он угадывал малейшую ее прихоть, малейший намек был подхвачен и исполнен именно так, как надо; он чувствовал, когда продолжать, а когда останавливаться, когда настаивать, а когда отступить, какие слова она хочет услышать, а в какие моменты лучше молчать…

Они уснули без сил, под утро, когда бледный рассвет пролился на разбросанную одежду, скомканные одеяла, зажег синий огонь на рукоятке меча, который рыцарь положил возле постели, осветил рассыпавшиеся волосы женщины, сильную грудь мужчины, его усталое лицо, искусно вышитые простыни, догорающие поленья…

Никто их не беспокоил, не тревожил их сна. Солнце вовсю светило сквозь цветные оконные стекла. Красные, синие, желтые блики играли на гобеленах, на развешанном оружии, на ковре, на потухшем светильнике, на смятой постели…

Он проснулся первым, осторожно, стараясь не разбудить Тиннию, встал, оделся и вышел. Дверь закрылась неслышно, шаги рыцаря растаяли в гулком длинном коридоре. Никто не встретился ему по дороге, никто не увидел, откуда он вышел и куда направился.

Рыцарь Сиург поднялся на башню и долго стоял там, вдыхая соленый морской воздух, подставив разгоряченное лицо ветру. Воспоминания минувшей ночи все еще владели им безраздельно, обдавая жаром, кружа голову, словно крепкий хмель. Как непростительно самонадеян он был, думая, что выиграл самую тяжелую битву – войну с самим собой, со своими чувствами и желаниями, со своим земным естеством, отнимающим силу…

Во всяком случае, заморские мудрецы считали его способным учеником. И где его непоколебимая воля, беспристрастность, хладнокровие? Куда все это в одно мгновение улетучилось? Тогда он не сомневался, что сделал свой выбор, что человек не имеет пределов, и что он выбирает свободу. Он смог отбросить фальшивую гордость, зависть, обиду, жалость к себе, нужду в сочувствии или одобрении от других, и весь прочий хлам, – непосильную людскую ношу, тяжкий груз, который давит и тянет вниз, не давая подняться. Его помыслы стали ясны и решительны… так, во всяком случае, ему казалось. Неужели только казалось?

Он вспомнил нежный изгиб плеча, затуманенный взгляд из-под ресниц, страстный шепот в тишине, потрескивание поленьев, травяной запах ее волос, – и горячая волна охватила сознание, сжала сердце, растворила разум…

Рыцарь Грааля оперся на свой меч, который до сих пор верно служил ему, разрешая все вопросы жизни и разрубая клубки противоречий, надежно охраняя, выручая в нелегких обстоятельствах, – теперь же оказавшийся бессильным, – и снова погрузился в свои размышления.

Нечто, видимо, пришло в соответствие с Замыслом и не поддающимся постижению способом увлекает его своим течением. Он не может больше сопротивляться этому. Он не хочет сопротивляться.

«Книга Тота ответит тебе. Твой кумир, Меч, – один из символов управляющего Небесами – способный изменять обстоятельства жизни, питающий ее силой. Меч олицетворяет тех, кто преобразует, кто всегда готов к сражению, кто готов встретить любые изменения лицом к лицу, кто жаждет перемен и изменяет форму и сущность мира.

Твой дух – это то, что делает тебя Сыном Бога. Твой Меч – это то, что дает тебе Силу Духа. Это больше, чем оружие, это…» – воспоминание словно споткнулось о невидимую преграду. Откуда оно пришло? Тинния ли говорила ему это, в дымах курений, в дурмане забытья? Или…

Что-то преграждало ход его мысли, что-то должно было сдвинуться, то, что позволяло им обоим бродить вокруг да около, но лишало возможности приблизиться вплотную, проникнуть в суть… Или эта преграда стоит только перед ним? Неуловимая тень, величественная и загадочная, скользила над ними обоими. Снова погоня за тенью?..