Смотрю на него пристально, сверлю взглядом и, хоть убей, не могу понять, что там за этой вампирской черепушкой делается. Врёт? Наверняка, да. Но как? С умыслом, или просто, чтоб, повыделываться? Может, прибыл в качестве рыбкиного прихвостня, нечаянно узнал о грядущих неприятностях, и тут же нашел себе забаву — в благородство поиграть… А может, и впрямь ради меня сюда приехал. Тогда все хуже. Тогда, значит, я ему в качестве очередной марионетки для авантюр понадобилась. В откровенное желание предупредить — не верю. Слишком открыто осаждает. Слишком напрямую. Слишком подчеркнуто бескорыстно… Ничего-то ему от меня не надо, ничем-то он мне не угрожает, и требования его — чисто символические — уезжай со мной, и всё. Знаю я, чем такие символические прошения заканчиваются. Эх, кажется, накрылся мой Коростень… Прям не Артур, а княгиня Ольга во плоти!

— Артур, скажи честно, что ты задумал? Для какой твоей очередной игры я оказалась необходимой? Со мной уже можешь не врать. Я уже согласилась ехать. И потом, я сейчас — подранок. Слишком слаба, чтобы биться. Говори честно, что нужно. Даже если убить захочешь — сопротивляться не стану… Только не ври уже. Устала я от вранья.

Ответом — прищур, полный обиды и искреннего негодования. Сама честность, блин, сама оскорбленная невинность!

Объективный взгляд:

Ох, не слушайте ее, ох не верьте. Сама запуталась, и вас теперь дезинформирует.

После предательства Ринки, мир стал враждебен Марине. Она не доверяет ему совсем. Во всем подразумевает подвохи, ищет каверзы.

В сущности, она — больна. На этот раз совсем по-настоящему.

И не читайте её писанину. А если прочли — разберитесь по-своему. Ведь и унизительная жалость коллег, и чрезмерная открытость Артура, и даже верная тактика Зинаиды — все это плоды разыгравшейся подозрительности Марины. Она думает о намерениях окружающих куда больше, чем они сами. Она то намерено груба, похабна и цинична, то слишком доверчива и неотмиросевошна… То всех любит, то в каждой фразе мерещится ей заранее спланированная провокация, в каждом жесте — террористический акт. Ох, тяжело мне с ней, ох тяжело.

Если бы не я — ее умение иногда атрофироваться от реальности и смотреть на себя со стороны, — Марина вряд ли миновала бы сейчас сумасшедший дом. Но я есть. И потому, осознавая собственные отклонения, она сдерживается, старается снова стать миролюбивой и поддерживать с окружающими близкие отношения. Вот как сейчас:

Глядит исподлобья, выделившимися в последнее время скулами подрагивает, губу кусает — в раздражении вся. Но руку Артура не прогоняет. А рука меж тем крадётся к шее, накручивает на указательный палец нелепо торчащий светлый локон (заросла Марина, уже есть что накручивать). Никаких больше спазмических одергиваний. Все решительно и однозначно. Большим пальцем Артур, чуть касаясь, проводит по Марининой щеке. А потом вдруг замирает и трёт кожу у виска (то ли изображая ласку, то ли стараясь разгладить штришки морщинок в уголках глаз).

Это ещё к чему?!

— Это ещё к чему?! — спрашиваю, негодуя — но сижу, не шевелясь. Впитываю, впитываю прикосновения, греюсь… Так изможденный зимовкой зверь подставляется под первые солнечные лучи.

Да, Димочка, практически предаю. Да не тебя, собственно, а общественное мнение. Это ж оно, сорочье отродье, породило образ нашей с тобой трагичной любви. Трагичной дружбой оно не удовлетворилось. Что? Психуешь, что именно с Артуром? А с кем, скажи на милость… Мало, слишком мало в моей жизни за последнее время было ласки и любви. И ты, Дим, тоже в этом виноват. Так что нечего теперь грозовыми тучами в окно грозить. Страшнее твоей гибели в моей жизни все равно ничего не случится, а она — уже была. Так что зря пугаешь…

— Ты меня слышишь? — Артур, оказывается, давно уже твердит что-то новое… Заметив мой уход в мысли, он чуть напрягает руку, и я мгновенно оказываюсь в плену.

Глупость какая-то! Держит за подбородок, заглядывает в глаза… Бесстыдно демонстрирует безудержность собственной властности. Вместо должной обиды, ощущаю совсем другое… Это так хорошо. Та кприятно, когда рядом кто-то сильный. Пусть негодяй, но ситльный. Способный и приструнить, и построить, и защитить, если понадобится… /И здравый смысл уже, прощаюсь, машет ручкой./ И стан твердеет, и влажнеют все уста…/

Нечаянно натыкаюсь взглядом на железную окантовку верхней полки. Вспоминаю, как не замечала боли в стесанных о них ступнях. Да, Димочка, здесь были мы с тобой. Я тут. Я в себе. Я помню, тебя. Я не…

— Давай дружить?! — внезапно выдает Артур.

Я понимаю, Дим. Я не стану…

— Давай дружить?

— Не здесь! — резко дёргаюсь, мгновенно подскакивая и оказываясь возле двери. — Поди теперь разберись, приставал ты, или впрямь за безобидное взаимное доверие агитировал. Загадочный ты тип, Артур. — говорю, поправляя прическу. — Загадочный и опасный!

Гляжу на себя в зеркало. Нет! Это место, эта женщина и эти её мысли пока еще не свободны. А уж тем более, не свободны для тешащего об нее свое самолюбие Артура.

Распахиваю дверь, демонстративно отправляюсь курить. Малой свистит вопросительно, но ничего не говорит, остальные — молча провожают взглядами. Делаю вид, что не замечаю общественного внимания. Прохожу в тамбур.

— Что-то вы нашу Мариночку разнервировали! — Первой не выдерживает Зинаида и срочно выглядывает «на покурить». Да как! Расписанный китайский халат, очки в новой, украшенной камушками, оправе, шиньон в виде высокой, густой башни…

Артур слушает с рассеянной улыбкой и, кажется, немного боится эдакую бабищу. С шармом выдыхая колечки табачного дыма, она, словно мячик ракеткой, смахивает их веером прямо на собседеника. Вряд ли специально, но очень эффектно. — Вы учтите! — смеется она, сверкая очками. — Девочка крепко опекается. Лично мною, например. Она — наш талант и находка сезона. Кто обидит — лично глотку перегрызу. Вы видели ее на сцене? Это ж талант!

Срез памяти мгновенно выбивает из колеи. Когда-то давно так же говорил Свинтус, представляя меня какой-то очередной сомнительной компании неформалов.

— Кто обидит — лично глотку перегрызу, — с очень вежливой улыбкой говорил он. — Вы читали ее стихи? — и уж после этого обязательное: — Знакомьтесь, это моя Марина.

Когда-то льстили о стихах, теперь о выходах на сцену… Интересно, куда еще забросит жизнь?

Кстати, Димка, чтением стихов я тогда заработала две бутылки водки. Прочла парочку вещиц, повинуясь особо настойчивым просьбам, а некий тип вдруг отделился от толпы, и вручил мне букет бутылок. Точнее всего две, но он держал их за горлышки и вверх дном, а вручал, порывисто опустившись на колено. Вот и получился букет… Фишка?

Кстати, это был первый и единственный в моей жизни гонорар, заработанный поэзией (поздравительные стишки в редакции — не в счет, их поэзией называть не хочется). М-да, две бутылки водки это не индульгенция, заработанная Тэффи, но, все же, кое что.

Типа поблагодарила, всем понравилась, поделилась водкой и байкой. Ну, той… Я тебе, Димка ее рассказывала. Как Бальмонт, прочитав стихотворение «Черная роза» сказал вдруг Тэффи: