нанес ему тяжелую рану и что такая сыновняя ненависть могла вырасти лишь на самой бессердечной почве. На почве доказательств.

Несколько раз он садился писать Эвансу, но не мог найти нужных слов. Он. Проповедник. Автор почти законченной магистерской диссертации на тему «Необходимость утешения в современном обществе». В ответ – ни слова.

Их дружба по переписке прервалась.

После окончания университета он в одночасье потерял отца. Приехал на похороны в Коммонс и решил остаться. Присмотрел небольшой домик у пляжа, взял на себя отцовский приход и расчехлил доску для серфинга.

Через несколько лет он узнал, что Эванс тоже обосновался в Коммонсе. В это трудно было поверить. Бывают ли такие совпадения? Но пока он собирался с духом, чтобы восстановить отношения со своим ныне прославленным другом, жизнь Эванса унесла нелепая случайность.

Пронесся слух, что отслужить панихиду по ученому желающих не находится. Уэйкли предложил свои услуги. Он чувствовал, что обязан отдать дань уважения одному из немногих, кем искренне восхищался, и в меру своих сил направить душу Эванса к месту упокоения. Да и любопытство не давало покоя. Кто придет на прощание? Кто будет оплакивать этого блистательного ученого?

Ответ: женщина и собака.

– Если потребуется, – добавила Мадлен, – скажите им, что мой папа был гребцом.

Уэйкли помолчал, вспоминая непривычно длинный гроб.

И попытался дословно восстановить то, что сказал девушке, стоявшей на краю могилы. «Соболезную вашей утрате»? Возможно. Он намеревался побеседовать с ней после службы, но она ушла вместе со своей собакой, даже не дослушав заключительную молитву. Он решил ее навестить, но не знал ни имени, ни адреса; узнать и то и другое не составляло особых трудностей, но он отказался от этих планов. Нечто в ее внешности подсказывало, что заводить с ней беседы о душе Эванса не стоит.

Долгие месяцы его мучили мысли о краткости жизненного пути Эванса. Мало сыщется людей, которые в полном смысле слова занимаются важным делом и совершают открытия, способные многое изменить. Эванс проскользнул в расщелину непознанного и исследовал вселенную таким способом, от которого полностью открещивалось богословие. И в течение очень краткого периода Уэйкли ощущал себя к этому причастным. Но то было прошлое, а теперь пришло настоящее. Он сделался проповедником и в науке не нуждается. А нуждается он в более изобретательных способах убедить прихожан жить достойно, не причинять друг другу вреда, вести себя прилично. И в конце концов, невзирая на мучившие его сомнения, его стали титуловать преподобным, но мысли о необыкновенном Эвансе не давали ему покоя. А теперь перед ним стояло дитя, называющее себя дочерью Эванса. Воистину неисповедимы пути Господни.

– Давай уточним, – сказал он, – мы с тобой говорим о Кальвине Эвансе, который лет пять назад погиб в результате несчастного случая.

– Из-за поводка, но в принципе все верно.

– Так-так, – сказал он. – Но остается один щекотливый вопрос. У Кальвина Эванса не было детей. Вообще говоря, он даже не был… – Уэйкли осекся.

– Не был – что?

– Ничего, – быстро ответил он.

Совершенно очевидно, что эта девчушка ко всему оказалась незаконнорожденной.

– А здесь у тебя что? – Он указал на пожелтевшую газетную вырезку, торчавшую из ее тетрадки. – Еще какое-то задание?

– Мне велели принести семейное фото, – сказала она, доставая вырезку, еще влажную от собачьей слюны. Эту бумажку она держала бережно, как уникальную ценность. – Это единственный снимок, где мы все вместе.

Он с осторожностью развернул вырезку. Это была статья о похоронах Кальвина Эванса, а на фото он узнал все ту же молодую женщину с собакой: их сфотографировали со спины, но их опустошенность была видна невооруженным глазом: они смотрели, как земля принимает тот самый гроб, который он благословил. Его захлестнула тоска.

– Но, Мэд, разве это может считаться семейным портретом?

– А как же: это моя мама, – Мадлен указала на спину Элизабет, – это Шесть-Тридцать. – Она указала на собаку. – Я у мамы внутри, вот тут… – Она вновь указала на Элизабет, – а в этом ящике лежит мой папа.

В последние семь лет своей жизни Уэйкли главным образом занимался утешениями, но в будничном рассказе этой девочки о своей утрате было нечто такое, что его пришибло.

– Мэд, – выдавил он, – мне нужно, чтобы ты поняла одно, – сказал он, в ужасе замечая на снимке свои собственные руки. – Семьи не положено развешивать на ветках. Возможно, потому, что люди не принадлежат к царству растений – мы относимся к царству животных.

– Точно! – захлебнулась Мадлен. – Именно это я пыталась объяснить миссис Мадфорд.

– Будь мы растениями, – добавил он, беспокоясь, сумеет ли ребенок выдержать объяснение своего происхождения, – возможно, мы стали бы чуть мудрее. Нам была бы отмерена долгая жизнь и все такое.

Тут до него дошло, что Кальвин Эванс прожил совсем короткую жизнь, а он сейчас как бы намекнул на недостаток ума у ее отца. Если честно, проповедник из него получился негодный – хуже некуда. Мадлен вроде бы обдумывала его слова, а потом облокотилась на стол и вытянулась вперед.

– Уэйкли… – шепнула она. – Мне надо бежать – я должна присматривать за мамой, но можно спросить? Ты умеешь хранить секреты?

– Умею, – ответил он, не зная, чтó в ее случае означает присмотр за матерью. Неужели ее мать больна?

Девочка окинула его пристальным взглядом, будто решая, не соврал ли он в очередной раз, потом слезла со стула, подошла к нему сбоку и что-то зашептала ему на ухо, да так неистово, что у него расширились глаза. Не сдержавшись, он приложил согнутую ладонь к ее уху и тоже зашептал. Потом они в изумлении отпрянули друг от друга.

– Это не так уж плохо, Уэйкли, – сказала Мадлен. – Честно.

А он не сумел найти для нее нужных слов.

Глава 29

Связи

– Меня зовут Элизабет Зотт, и это программа «Ужин в шесть».

Она подбоченилась; губы ее были обведены кирпично-красным, густые волосы стянуты на затылке в простой овальный пучок и скреплены карандашом второй твердости, а взгляд направлен прямо в камеру.

– Вдохновляющее известие, – сказала она. – Сегодня мы с вами изучим три типа химических связей: ионную, ковалентную и водородную. Почему, спрашивается, мы должны рассуждать про какие-то связи? Да потому, что эти знания помогают уяснить базовые жизненные принципы. А вдобавок у нас тем временем поднимется тесто.

В домах по всей южной Калифорнии женщины доставали бумагу и карандаши.

– Ионная связь – это химическая связь типа «противоположности сходятся», – объясняла Элизабет, зайдя за разделочную поверхность, и одновременно чертила что-то на своем передвижном офисном мольберте. – Допустим, вы пишете кандидатскую диссертацию об экономике свободного рынка, а ваш муж зарабатывает на жизнь заменой автомобильных покрышек. Вы любите друг друга, но мужу, вероятно, неинтересны разговоры о невидимой руке. И винить его нельзя: вы-то знаете, что невидимая рука – это либертарианская чушь.

Она обвела взглядом аудиторию: самые разные люди строчили конспекты, некоторые даже записали: «невидимая рука: либертарианская чушь».

– Дело в том, что вы с мужем совершенно разные и все же вас соединяет прочная связь. Очень хорошо. Это ионная связь.

Сделав паузу, она сняла лист бумаги, закрывавший верхнюю часть мольберта, и продемонстрировала перед камерой газетную полосу.

– Или, допустим, ваш брак больше напоминает ковалентную связь, – продолжала она, выводя соответствующую формулу. – Если так, вам повезло: это значит, что у каждого из вас есть сильные стороны, которые, соединяясь, образуют нечто еще более замечательное. Например, при соединении водорода и кислорода получается – что? Вода, или, как чаще говорится, аш-два-о. Во многих отношениях ковалентная связь напоминает вечеринку: она станет только лучше, если вы испечете пирог, а муж принесет вино. Если же вечеринки вам не по душе – я, например, их не люблю, – то вы можете представить ковалентную связь как небольшую европейскую страну, вроде Швейцарии.

«Альпы, – быстро написала Элизабет на мольберте, – + развитая экономика = туда стремятся все».

В одной гостиной калифорнийского городка Ла-Хойя трое детей подрались из-за игрушечного самосвала, и его сломанная ось валялась в опасной близости от горы неглаженого белья, грозящей