– Знаешь, мне она казалась особенной, что ли, какой-то, или счастливой. Ездила в Артек. Потом за границу. Выступала на соревнованиях.

– Ну и что?

– Не знаю, я завидовал. Мне она казалась избранной. Потом я сам уехал в США.

– Подожди, – вскинул я руки, – а как же моя жена? Ты что ж, бросил ее здесь?

– Там я и встретил Александру, – не обращая на мои слова никакого внимания, продолжал Эрик. – Они собирались тренироваться в местном университете, в отличном спортивном комплексе.

К тому времени она похорошела, что ли. Да и на меня нахлынула ностальгия. Вспоминали школу, учителей. В общем, я запал. Но сначала не столько на нее, сколько на запах. Ее волосы пахли земляничкой. Все-таки землячка. От шеи с серебристой цепочкой веяло как от реки Селенги и стога сена. За холмами.

Некстати любовь. Знаешь, я тогда работал над одним серьезным проектом. Информационными полями. Долго объяснять, но что-то вроде волновой связи между компьютерами, как у сотовых телефонов.

Ну, слово за слово. Я решил соблазнить ее. Пригласил в кафе, затем в кино, затем к себе в хату.

– Может, хватит?

– Только я понял, что я ей безразличен. Абсолютно безразличен. Такое со мной было впервые, чтобы я сам влюбился, а девушка мне не отвечала.

– Она меня любила, меня, – взорвался я, – слышишь, меня, бездарность, неудачника! – Это был миг моего торжества. Наконец-то я ему отомстил. Один на один, как в футболе или в шахматах.

– А как ты ее соблазнил?

– Соблазнил наполовину, у меня было такое чувство, будто она мне не доверяет.

А когда она, не попрощавшись, уехала, я места себе не находил. Понимаешь, мы с ней занимались сексом два раза, и оба раза она ни посмотрела на меня ласково, ни нежного слова не сказала. Даже тело свое не полностью показала.

– То есть как это не полностью?

– Так, груди даже не показала. Все в темноте и под одеялом. По моему домику ходила в длинной, почти до колен белой футболке. Знаешь, такие, с надписями «Я из Бостона».

– Ты хочешь сказать, специально не показала?

– Специально, ни в какую. Мне это странным показалось. Я и так, и этак уговаривал. Шептал ей на ухо, мол, не комплексуй, размер для меня не имеет значения. От дефектов я только возбуждаюсь больше. Мы даже боролись. Ни в какую. Знаешь, для меня это очень важно было увидеть ее грудь. Грудь же – это, помимо прочего, символ материнства. А в данном случае символ родины. Я ведь всегда националистом был и ее аромат вдыхал как националист. А она: не могу, говорит, понимаешь, не-мо-гу.

– А дальше?

– А дальше спасибо ребятам с биологического, научили кокаин нюхать. Вместо запаха реки Селенги.

– Я не про это тебя спрашивал, а про надписи.

– А, надписи. Их было три. Они принадлежали каким-то шейхам древности. Так мне объяснила Александра. Первая: «Смерть приходит только один раз; так что будь готов к ее приходу». Вторая актуальная – «В любви победитель тот, кого любовь победила». Н у, а третья – «Для того, кто обладает проницательностью, и единого знака довольно».

– Не понимаю, – развел руками Жан.

Он ходил по комнате, пребывая в возбужденном состоянии.

– Рауль, у тебя остался тот номер журнала? – наконец спросил он.

– Конечно.

– Давай неси сюда.

– Может, сначала по чайку?

– Какой тут чаек?

Рауль принес журнал и раскрыл его на нужной странице.

Не знаю, что почувствовали другие, но мне стало не по себе. Посреди тысячи людей наша Александра с задранной майкой. Среди разноцветного моря фанатов. А рядом статья о румынской гимнастке, снявшейся для «Плейбоя», и обо всех репрессиях, свалившихся на ее голову. Девочку преследовали так, что она вынуждена была покинуть родину. Автор статьи сетовала на то, что русскую гимнастку даже не пожурили.

Жан стал разглядывать грудь Александры с лупой. От этого мне стало еще больше не по себе.

– Перестань, – попросил его Рауль.

Жан поднял голову и посмотрел на нас так, словно был чем-то поражен.

– Не может быть, – сказал он наконец. – Может, это только совпадение, но у нее оба соска в виде циферблата.

– Какого циферблата?

– Обычного, как у часов с кукушкой. Посмотрите, у нее каждый сосок с такой прожилочкой. Левый – с большой, а правый – с маленькой. Как будто часовая и минутная стрелки.

Я взял лупу.

– Это может быть природной особенностью, и только. Даже на пнях при желании можно что-то разглядеть, – сказал Рауль, – а уж тем более на всех женских сосках есть складочки и трещинки.

– А знаешь, мне это напоминает красный вензель, – посмотрев, произнес Эрик, – такой, какой белоручки вышивали на белых кружевных платках еще в восемнадцатом веке.

– А мне тюльпан с лепестками, а кому-то это напомнит солнце с лучиками, ну и что? – Никогда мы еще не видели Рауля таким злым.

– Подожди, а в чем ты увидел совпадение? – поинтересовался я.

– У нее на левом соске будто стрелки показывают одиннадцать часов.

– Ну и что?

– М-м… по заключению экспертов, смерть наступила предположительно в это же время.

– И еще одно совпадение, – сказал Эрик, – в том, что она не показала мне грудь. Ни в какую.

– Значит, на правой, должно быть, указано время рождения, – предположил Рауль, – если ты не ошибся, разглядывая Александру…

– Предположим, – сказал Жан, – на груди Александры у сердца указано время ее возможной смерти. И Александра, зная об этом, считала для себя лучшим не показывать это чудо никому, но в один прекрасный момент она сорвалась, пошла на отчаянный поступок. Но почему?..

Жан рассуждал логично – как настоящий полицейский, даже как частный детектив. Хотя если посмотреть на его слова со стороны, а не изнутри, все, что он говорил, было полным бредом. Нет – полнейшим бредом.

– Этот жест похож на публичное самоубийство, – заметил Рауль.

– Да, – сказал Жан, – но умерла-то она в другой день. Хотя могла бы умереть и в тот. Ведь стрелки на груди ко дню не обязывают.

– Значит, так оно и есть, – продолжал Рауль, – Александра знала: покажи она свой тайный знак на груди людям, и с ней случится что-то плохое. Может быть, даже смерть.

– Но почему же она не умерла тогда? – продолжал копать Жан.

– А может быть, у нее где-нибудь был еще один знак? – предположил я, и мы все посмотрели на Эрика.

– Я не видел, – пожал плечами Англичанин.

– Может, на спине? – подсказал Рауль.

– Все очень просто, – сказал я, – в тот день никто не заметил этой отметины, а потом кто-то, как и мы, разглядел в журнале.