вроде полу-духов, насколько Пазел мог понять. Клист, море-мурт, дважды являлась ему во плоти и оба раза исчезала с внезапностью пламени свечи. С тех пор как они пересекли Правящее Море, он вообще ни разу ее не видел. Но время от времени он чувствовал, как ее тоска по нему возникает из ниоткуда. Это было случайностью, это страстное желание: ее народ использовал чары влюбленности, чтобы заманить людей на верную смерть, и сначала у нее на уме было только убийство Пазела. Но Дар Пазела обратил ее заклинание вспять. Она его полюбила. Она пыталась убедить его отказаться от всего, включая человечество, и жить с ней на дне моря. И она поместила крошечную раковину под кожу его ключицы — ее сердце. Он мог ощупать раковину пальцами, эту безошибочно узнаваемую выпуклость. Раковина спала; очевидно, Клист не мог найти его на таком расстоянии. Но почему было так трудно не думать о ней? Было ли это чувством вины за то, что она должна из-за него страдать? Был ли это страх за нее и ее народ, если они потерпят неудачу в своих поисках?

Саван, пелена, черный дым, заполняющий комнату за комнатой...

Ничего хорошего; он был еще более измучен, чем когда впервые закрыл глаза. Он сел и тихо натянул ботинки. Ему не терпелось подышать свежим воздухом.

Коридор за пределами комнаты был пустынен и тих. Пазел двинулся налево, ощупью пробираясь по коридору. Где-то впереди виднелся проблеск света. По мере того как он шел, становилось светлее, пока, наконец, проход не вывел его в широкий каменный патио, построенный с другой стороны холма. Отсюда открывался вид на длинную долину, залитую светом обеих лун, и окаймленную с дальней стороны зубчатыми горами, которые он мельком видел неделю назад, перед тем как они спустились в Лес. Он был достаточно высоко, чтобы снова увидеть их, и поразился их огромному количеству и тому, как их белые вершины сверкали, словно перламутр.

Сразу за патио узкая дорожка вилась вниз по склону холма. И тут Пазел, вздрогнув, увидел одинокую фигуру, быстро удалявшуюся прочь. Она была высокой и двигалась с грацией, несмотря на некоторую торопливость в походке, а на поясе у нее висел длинный прямой меч: одно из видов оружия сельков.

Как только Пазел достиг балюстрады, фигура замедлила шаг, словно почувствовав кого-то позади себя. Не останавливаясь, она оглянулась через плечо.

— Киришган!

Пазел не кричал, но позвал достаточно громко, чтобы другой услышал. Это безошибочно был Киришган, его друг из Васпархавена, единственный селк, которого он когда-либо видел до этого дня. Подняв глаза на Пазела, Киришган действительно остановился — но только на мгновение, как будто прекращение движения потребовало от него больших усилий. Затем он повернулся и поспешил дальше, вниз, в тень холма.

Пазел позвал во второй раз. Селк исчез, но он посмотрел на Пазела и его узнал. Снился ли ему сон? Нет, невозможно: он совершенно точно бодрствовал. Затем Пазел повернулся и снова посмотрел на скалистый холм над патио. Отряд Таулинина спал там, под открытым небом, свернувшись калачиком, как олени, в высокой ломкой траве. Некоторые спали вместе, переплетя руки или ноги, но из любви или просто для тепла, он не мог догадаться. Пока Пазел наблюдал, голубой глаз селка открывался то тут, то там — один глаз, не два — и ненадолго вспыхивал, как яркий светлячок, прежде чем снова закрыться.

Стерегут даже во сне.

Теперь Пазел больше, чем когда-либо, понял, что они находятся среди существ, непохожих на них самих, гораздо более странных, чем длому, фликкерманы, или любая другая раса, с которой он сталкивался.

Рассвет принес с собой проливной дождь. Селки проснулись и были на ногах, они накормили путешественников и принесли им чашки дымящегося чая — и все же что-то в их глазах изменилось. Враждебность не вернулась, но на ее место пришли осторожность, изумление и, возможно, намек на страх. Пазел был выбит из колеи. Неужели они развернули Нилстоун? Неужели кто-то из них, не дай Рин, был настолько безумен, что прикоснулся к нему? Или им каким-то образом стало известно, что он мельком видел Киришгана, и по какой-то причине это было запрещено?

Рамачни и Таулинин вернулись сразу после завтрака. Маг выглядел довольным, но лицо Таулинина было вытянутым, как и у всех его соплеменников.

— Мы бродили по холмам всю ночь, Арпатвин и я, — сказал он, — и в разговоре мы зашли еще дальше, в более темные царства. Я знаю, о какой задаче вы говорите, и повторяю свое предложение о помощи.

— И я повторяю: мы не годимся для марша, — сказал Мандрик. — Двадцать дней! Я бы дал нам два, пока кто-нибудь окончательно не охромел — и при условии, что вы позволите нам украсть у вас всю еду из кладовой, мистер Таулинин.

— Я сам вижу ваши раны, — сказал Таулинин, — и они не только телесные. Да, вы не можете идти к морю — пока нет. И вы не можете ждать здесь, пока хратмоги или Вороны вас найдут. Но есть и третий вариант, если вы на него согласитесь.

— И какой? — спросила Таша.

— Укрытие и лечение, пока вы не будете готовы к путешествию и ваш запах не остынет, — сказал Таулинин. — Большего я сказать не могу. Но я думаю, вы будете удовлетворены, если полностью отдадите себя в мои руки.

Группа беспокойно зашевелилась.

— Чего бы вы хотели от нас? — спросил Герцил.

— Сон, — сказал Таулинин. — Глубокий сон при помощи растения, которое я собрал сегодня вечером вместе с Рамачни. Оно не причинит вам вреда, но позволит нам сделать то, чего мы никогда не сможем сделать в присутствии любого не-селка, даю клятву, такую же древнюю, как эти холмы.

Послышалось открытое ворчание.

— Прошлой ночью вы обнажили против нас мечи, — сказал Кайер Виспек. — А теперь просите о слепом доверии.

— Я не прошу об этом, — сказал Таулинин. — Я просто называю это условием моей еще бо́льшей помощи.

— И вы должны согласиться, — сказал Рамачни, — потому что я уже догадываюсь, что именно предлагает наш хозяин, но не могу его назвать, и эта честь предлагалась немногим в истории этого мира. И Таулинин не упомянул о серьезном риске, на который пойдет ради нас. Помогая нам, он предстанет перед судом своего собственного народа, и, если они уличат его в неправоте, он будет заключен в