Я подумала и развеяла иллюзию. Коли он мне показался, то и мне негоже скрывать своё настоящее лицо.

— И за доверие спасибо, — серьёзно сказал Мефодий Всеславович, — да только зря вы абы кому себя настоящую показываете. Не дело это.

— Абы кому я себя настоящую и не показываю, да только похоже, что разговор наш будет таким, где маски неуместны.

Домовой хмыкнул одобрительно.

— Правы вы, Елизавета Дмитриевна. Хочу к вам попроситься.

— Ко мне? Куда?

— Так домовым же. Вашим семейным буду.

— Но у меня не то что семьи, даже дома нет, — опешила я. — Никакого. А вы, вы же где-то живёте?

— Горностаевский я, — жалостливо шмыгнул он носом-картошкой. — Токмо семьи уже нет, дом теперь Соболевых, а глава рода неугоден Велесу. Святилище стало недоступным. Нет мне там жизни. Помираю я. А вас Велес недавно коснулся. Вот я вас и приметил, когда вы чемодан сжигали. Вы не подумайте, Елизавета Дмитриевна, я никому ничего не скажу. Я много умею, не пожалеете, если возьмёте.

— Мефодий Всеславович, но куда же мне вас брать? — ошарашенно спросила я. — Дома-то нет и не предвидится. Неужели вам не к кому больше обратиться?

— Дом — дело наживное, — сурово ответил он. — Будет домовой, будет и дом. А уйти абы к кому я не могу, против Велеса это. И просить кого-то могу только раз в сто лет. Да и не во всяком месте с просьбой могу обращаться. Так что если откажете, всё, долго мне не прожить.

Это был запрещённый приём.

— А без дома вы долго проживёте?

— Была бы хозяйка, а дом, что, пока и временный подойдёт, — оживился он. — Вы не думайте, Елизавета Дмитриевна, мне много не надо. Спасите меня от Соболева.

— Кто бы меня саму от Соболева спас, — проворчала я. — И от Волкова тоже. За мной кто только не охотится.

— Я и глаза отвести, если надо, смогу. Ненадолго, конечно, но всё же.

Но не в моём положении обзаводиться домочадцами, да вправе ли я тащить его за собой в неизвестность?

— Я не знаю, ни где мне завтра придётся ночевать, ни что придётся есть, — начала я.

— Да неважно это всё, Елизавета Дмитриевна. Умираю я там, в соболевском доме. Не возьмёте — истаю, может, не за год, а за десять, но истаю. — Он столь жалостливо посмотрел, что у меня аж в груди защемило. — А так в случае чего и вины на вас не будет — мой выбор, моё решение. На том клянусь.

Брать его с собой было неправильно, но и отказывать, обрекая на медленную смерть, — тоже. Господи, как можно что-то выбирать, когда от результата зависит чужая жизнь? Мефодий Всеславович сейчас уже ничего не просил, но его взгляд говорил больше любых слов. Столько там было затаённой надежды и сколько страха, что откажу.

— Хорошо, — решилась я. — Что я должна для этого сделать?

Ритуал мы провели быстро и успели всё закончить до прихода Песцова с посыльным из магазина. Посыльный, блаженно улыбаясь, тащил целый ворох платьев, каждое из которых при первом же взгляде вызывало желание вцепиться и не отдавать, даже если не подойдёт. Может, я и не запомнюсь на концерте, как выдающаяся певица, но платье у меня точно будет красивое.

Со сцены я уходила под грохот аплодисментов и леденящие душу вопли «Браво» и «Бис». Леденящие душу — потому что раньше никогда не стояла под прицелом стольких глаз. Поскольку я изображала артистку, не впервые раскрывающую свой талант перед публикой, нужно было показывать спокойствие и уверенность и ни в коем случае не выходить из образа. Я улыбалась, двигалась то подходя к краю, то отходя от него, в то время как всё перед глазами сливалось в неразборчивые цветные пятна, а шум в ушах становился просто невыносимым. Оставалось только удивляться, что я ни разу не свалилась в оркестровую яму. Спасал только исправленный Велесовой силой артефакт, он придавал некую опору, но и то уже в конце первого отделения преподнёс неприятный сюрприз, о котором нужно было срочно рассказать Песцову. А ведь впереди ещё второе отделение!

Как оказалось, боялась я не того. Лишь только я зашла за кулисы, встревоженный Песцов отобрал букеты, коих у меня в руках оказалась целая охапка, и сунул их кому-то из рабочих сцены, необычайно ошарашенному данным фактом. Надо признать, что толпа за кулисами собралась немалая и выглядели эти зрители не менее восхищёнными, чем те, что в зале. Это было бы необычайно приятно, будь исполнение действительно моё. А так я испытала лишь ужасную неловкость, когда и тут раздались аплодисменты и восторженные возгласы. Песцов тоже отметил их кривоватой улыбкой, подхватил меня под руку и потащил в гримёрку.

— Мисс Мэннинг, нам нужно срочно поговорить, — шёпотом, но по-английски, чтобы уж совсем нас не демаскировать, сказал Песцов. — Дело серьёзное, касается Соболева.

Почему-то я сразу решила, что князь заявился с претензией за кражу домового. Вряд ли исчезновение хранителя прошло незамеченным в соболевском особняке. Но я уже приняла на себя определённые обязательства, поэтому сразу решила, что не отдам замученного Мефодия Всеславовича. Это же надо было довести домового до такого состояния! Князь Соболев — настоящий варвар. И вообще, пусть попробует доказать, что его потеря у меня. Не думаю, что местонахождение можно точно определить.

— Я буду всё отрицать, — прошептала я в ответ. — Я ничего не делала.

— Да речь не о чемодане, — отмахнулся Песцов. — Всё гораздо серьёзнее. — И громко, по-русски: — Мисс Мэннинг требуется отдых для восстановления сил. Попрошу нас не беспокоить.

Канарейкину, застывшую памятником себе перед дверью в гримёрку, Песцов довольно невежливо отодвинул, давая понять, что ей нет места в нашей компании. Дверь зловеще проскрипела, а замок не менее зловеще проскрежетал, отрезая нас от остального мира, после чего Песцов знаком показал, чтобы я поставила полог.

Я огляделась, но ничего опасного не заметила. В комнате, кроме нас двоих, больше никого не было. Мефодий Всеславович схоронился так, что его не было ни видно, ни слышно, хотя сам он был здесь: после ритуала я это чувствовала.

А вот приятное, напротив, сразу бросилось в глаза. Чайный уголок, на удивление, оказался готов к приёму не только певицы, но и её гостей. Большой медный чайник исходил паром, а посреди стола под яркой тряпичной куклой наверняка прятался маленький заварочный чайничек. Вазочки с вареньем и пирожки помогли бы сделать полезной беседу даже с Канарейкиной. Песцов же удостоил столь заманчивый вид лишь беглым взглядом, нетерпеливо ожидая, когда может говорить без опасности быть подслушанным.

— Так что случилось? — спросила я сразу, как поставила защиту.

— Волков случился, Елизавета Дмитриевна, — огорошил меня Песцов. — Возник как чёртик из шкатулки и сразу ко мне с претензиями. Мол, мы с вами, мисс Мэннинг, — он на этих словах насмешливо хмыкнул, — прямая угроза его репутации, а угрозы он терпеть не намерен.

— Чего он хочет? — прервала я собеседника. — Если бы собирался убить, разговоры бы вести не стал.