Мы отплывали скрытно, тёмной ночью, когда до восхода солнца ещё оставалось пара часов и яркие звёзды помигивали высоко в чёрных колодцах-разрывах на облачном небе.

Несколько дней соплеменники, таясь от земледельцев, носили к новым долблёнкам шкуры и посуду, запа сы кремня, сети и одежду. Вечером, накануне исхода, отнесли к лодкам зерно и, уложив кожаные мешки на дно самой большой лодки, накрыли их шкурами. Потом принялись загружать в лодки другие подготовленные к погрузке вещи. Закончив, вернулись в посёлок и зажгли костры. Жарили на камнях и варили в горшках рыбу, шумели больше обычного, но недолго. Все понимали, что объяснить земледельцам решение уйти с насиженного места будет не просто, поэтому и старались в меру пошуметь, чтобы уснувшие чуть позже соседи крепче спали и никто не смог заметить уход Рыб.

Тишина ведь разной бывает. Перед грозой, когда вдруг всё вокруг умолкает, даже ветер, и после, когда сверкает пёстрыми боками радуга и всё живое вокруг, наверное, любуется какое-то время на небесное чудо в безмолвии. Мы шли тихо, не мешая миру вокруг шуметь: реке, ивам, ветру и филину. Но когда мы уже рассаживались по лодкам, на небо выкатилась луна, и все тут же обратили внимание на юношу из племени Людей. Он стоял рядом с моей сестрёнкой и намеревался занять место в одной из долблёнок. Вот тогда и стало тихо по-настоящему. Тревожная тишина оглушила меня. Я слышал стук своего сердца и дыхание. Рука потянулась к топорику, висевшему на поясе. Взволнованно заметались вокруг тени. Я отступил на пару шагов. Может, не я один тогда хотел избавиться от Муша, так звали того паренька, но сестрёнка, предчувствуя беду и воспользовавшись моим замешательством, беззвучно бросилась ему на шею, обняла, прикрыв собой. Я вспомнил Утаре и улыбнулся, подавляя последствия адреналиновой атаки, полез в лодку.

* * *

Мысли, что скоро увижу Утаре, согревали меня холодной ночью и зябким утром. Слушая, как плещется за низким бортом вода, хлюпанье вёсел, я ненадолго проваливался в сон, просыпаясь от звуков, и спустя несколько минут дремал снова. Вдруг в воздухе, пахнущем водой и весной, потянуло тревогой. Вёсла перестали бить по воде, и женские голоса умолкли, я слышал лишь трескотню оляпки. В будущем эту белогрудую птичку называли водяным воробьём. И спать захотелось ещё сильнее, но почему-то сердце замерло, на какое-то время стало трудно дышать, я открыл глаза и понял – что-то случилось. Той, приложив козырьком ладонь ко лбу, что-то высматривал на левом берегу, а неудавшийся заяц Муш теребил пальцами древко копья.

Привстав на коленях, я попытался рассмотреть что-нибудь за широкой спиной Тоя и чуть было не свалился в воду, когда совсем рядом, в заливчике у тихой пенившейся воды, увидел человека.

Чужак стоял на берегу у самой кромки, широко расставив ноги, и обеими руками держал большой серый камень. Наверное, ему было тяжело. Юноша выглядел истощённым и, чтобы облегчить ношу, упирался локтями в живот, слегка отклонившись назад. Мне стало понятно, что зла нам он не желает. Даже если бы и захотел, то вряд ли смог бы бросить в нас свой снаряд. К тому же то, что мне показалось камнем, Тою определённо виделось иначе. Вожак достал из-под ног подкопчённую тушку гуся и поднял за шею над собой. Парень в ответ энергично закивал и, положив камень у ног, полез на песчаную кручу, испещрённую птичьими норами.

Только когда Той затащил камень в долблёнку, оставив на берегу десяток гусей, я понял, что мы обзавелись солью. И тут же взбодрился, сказав, что, мол, было бы неплохо поменяться ещё раз. Увы, парня к тому времени и след простыл. Но нашего вожака это обстоятельство не смутило. Дождавшись других лодок, он стал командовать, обращаясь то к Лиму, то к Тиба. Вскоре на берегу выросла кучка из шкур, посуды и каменных орудий труда. Предложив всё это на обмен, мы причалили к другому берегу и стали ждать.

Устроившись на мягкой клеверной подстилке, подбиравшейся почти к краю берега, я задремал и чуть было не пропустил появление чужаков. Увидел их сверкающие из-под накидок белизной зады, когда уже двое мужичков взбирались на кручу, чтобы передать третьему наши дары. Вскоре они всё утащили, и мы снова стали таращиться на тёмную воду реки.

Прошёл час, может, чуть больше. Правда, ожидания мне хватило для того, чтобы начать внутренне посмеиваться: «Развели нас, как котят!»

Я только собрался сказать об этом Тою, как на круче появился новый персонаж. Он был хорошо сложен, с квадратными плечами, прямой спиной, густой шапкой чёрных курчавых волос и небольшим, выпирающим из-под меховой накидки животиком. Он помахал нам рукой, и тут же его мелкие соплеменники стали бросать к воде куски соли.

Я предпочёл бы поплыть и пообщаться с чужаками. Но никто из соплеменников, судя по их расслабленному виду, об этом не помышлял. Успокоился и я. Когда бродячие купцы ушли, мы переплыли реку, забрали соль и направились дальше вниз по течению. Я вспоминал рассказ Лосей о береге, за которым тянулась цепь высоких дюн, поросших редкой жёсткой травой и осокой, покрытой налётом соли. Наверное, встреченные нами люди зимовали там, среди болотистых солончаков? Теперь уже наверняка узнать это не получится.

Мы добрались до нового места без приключений. И каких-либо запоминающихся событий не случилось. Разве что очень меня удивило отсутствие людей на Большом озере. Я всё гадал, как нам его проплыть, не привлекая к себе внимание рыбаков, и даже, сославшись на волю духов, заставил соплеменников вооружиться. Мы никого не повстречали, и мне жаль, что тогда меня это обстоятельство не обеспокоило.

Глава 28

Позвольте старику пофилософствовать. Все мы наивно полагаем, что знаем о любви всё, «о ней всё сказано…». А я глубоко убеждён, что знаем ровно столько, сколько о происхождении Земли и человека. Мы только думаем, что знаем, а на самом деле лишь догадываемся, предполагаем. Если бы знали, что такое любовь, как должен поступать человек, когда ему кто-то нравится, какие должны быть вообще взаимоотношения между влюблёнными девушкой и парнем, мужчиной и женщиной, мужем и женой, если бы мы знали всё это, насколько счастливей стал бы человек! Эх…

Плывя по реке, я думал о Лило, её переживаниях, драме и готовился к встрече с Утаре. Мне, признаюсь, было не по себе. Может, жгучий стыд душил? Нет, конечно. Я давно утратил способность переживать такие эмоции, хотя часто огорчался, что в теле Лоло гормональный коктейль как-то по-особому бушует, будоражит кровь, и порой совладать с этими гормонами было не просто.

Я твердил себе, что хватит думать об этом! Умничал, рассуждая о том, каким человек сам себя представляет, каким его знают другие, каков он наедине с собой, каким он хотел бы быть и каков на самом деле, – последнее почти никому не ведомо…

В ту ночь, когда Лило пришла ко мне, я услышал от неё признание в любви. «Любит…» – думал я, не испытывая от этого особой радости, напротив, ощущая перед ней неясное чувство вины, и молчал. Она вся была – ожидание. Ещё мгновение – и она станет самой счастливой на земле или этот момент отодвинется на неопределённый период, а возможно, и навсегда. А счастье – это, как ни странно, был я. Тогда мне захотелось обнять её и прижать к себе, хотелось, чтобы ей было лучше, чтобы ей было хорошо. Но ведь правда в том, что в тот момент она горевала из-за Тошо!