Плыть оставалось совсем недолго. Я надеялся вскоре увидеть Утаре и по-прежнему сокрушался, что для Лило всё вдруг снова переменится. Я представлял, как она, затаившись зверьком, будет плакать, тихо, совершенно безмолвно. На душе было скверно оттого, что сделать ничего было нельзя. Её драма – тот камень, который она должна нести по жизни сама.

Низкое серое небо засеяло мелким дождиком. Показался долгожданный холм у воды. Над жилищами пусто, не горят костры, не дымят очаги. Тихо вокруг, только плещутся о воду вёсла. Сердце забилось бешено и нервно. Не дожидаясь, пока долблёнка причалит к берегу, я прыгнул в ледяную воду. Добрёл по пояс в воде до суши и побежал к нашему с Утаре дому.

Шкуры, посуда, вяленое мясо и сушёные травы исчезли, но прикопанные у стен вино и кое-какие инструменты остались нетронутыми. Значит, Утаре ушла не сама! Кто-то, может, те чужаки, что убили Муську, снова напали на посёлок? В какой-то мере тогда меня обнадёжили отсутствие крови и относительный порядок в посёлке. Сейчас же мысли сменяли одна другую самые скверные…

Когда я вышел из жилища, соплеменники уже были на берегу. Той надевал кожаный доспех, охотники проверяли луки. Они всё сами поняли. Да и как не понять – так много жилищ, а вокруг – ни души!

– Угли в доме давно остыли. Мы не станем спешить. Нужно устроить женщин и детей, потом пойдём искать следы.

Той услышал, сорвался, хотя голос меня подвёл и я практически прохрипел, озвучивая свои мысли. Он кивнул, и соплеменники стали разгружать долблёнки. Я смотрел на бородатого вождя и видел его не таким, как раньше – большим и сильным. Сейчас он мне показался жалким и уставшим. И в тот день я понял, что произошло со мной: я постарел. Вот так, внезапно. Ведь быстрее всего старишься, когда остаёшься один. Мир изменился, точнее, вдруг изменился я.

Задымили в чумах очаги, запылал на дюне племенной костёр, и мне показалось, что где-то неподалёку заблеяла коза. Я отложил кинжал и точило, вышел из жилища. Дождь закончился, но солнце по-прежнему пряталось за серыми тучами, белело за ними, словно бельмо на глазу, и совершенно не грело. Порывы холодного ветра царапали шею и грудь. Поёжившись, я направился за посёлок к горам. Едва вышел за сенник, как увидел вдали стадо – тёмное пятно на пожелтевшей земле и маленькие фигурки людей. Сердце от радости чуть из груди не выскочило. Я припустил навстречу пастухам и не сразу заметил Лима и Бреха, бегущих за мной. Нужно было остановить их сразу же, как заметил. Пастухи испугались и, бросив на землю тюки и корзины, оставив стадо без присмотра, трусливо побежали от всего-то троих мужчин! Меня они, наверное, не узнали. Я выкрикивал их имена, и, хвала Всевышнему, Туро узнал мой голос.

Встреча с пастухами не принесла радости. Утаре среди них не оказалось. Я понял, что не увижу её, едва они побежали, испугавшись «чужаков». Уро прятался за женщинами, чтобы не отвечать на мой пронзительный взгляд. А неприязнь к нему я тогда скрыть не смог. Как мог он оставить Утаре одну?! Ко мне подошёл Туро и, взяв за руку, спросил:

– Утаре вернулась?

– Нет, – ответил я и, подавив гнев, разрывающий грудь, спросил: – Что случилось?

Понятия «вчера», «позавчера» и «завтра» горцы не знали. Они говорили, когда речь шла о вчера: «было светло или темно», и «будет светло», когда подразумевали завтра. Туро поведал, как сумел, о том, что вчера ближе к вечеру Утаре вернулась в посёлок без добычи и взволнованная. Она собрала горцев и рассказала, что в лесу видела много чужаков. Собрав ценное имущество, горцы отогнали в степь стадо, а Утаре с волчицей вернулась в лес. Племя переночевало в степи, греясь теплом от животных, а увидев над посёлком дымы, решило вернуться.

Выслушав историю Туро, я подошёл к Уро, оглядел его с ног до головы, потом с головы до ног, опять посмотрел в глаза. Он стоял, уныло спрятав голову в плечи, уставившись под ноги. Надо ли заставлять человека лгать, когда ты всё сам заведомо знаешь? Недолгое, но выразительное молчание, после которого я бросил последний уничтожающий взор на вожака горцев, подействовало. Он вдруг отважно вскинул голову и сразу стал большим, уверенным в себе и неприступным.

– Утаре твоя женщина. Женщина вождя! Она сказала – Уро сделал… – Ноздри его трепетали, глаза метали молнии. – Уро пойдёт в лес, найдёт чужаков и всех их убьёт!

Мне пришлось бежать за рванувшим вдруг к лесу великаном, чтобы остановить его. Потом ещё и уговаривать подготовиться к мести и пойти всем вместе.

Резкие порывы ветра утихли, и снова захлестал весенний дождь. Уро какое-то время постоял недвижимо, как изваяние, не обращая внимания на пляшущую под ногами воду, обдающую брызгами его чуни, и крупные капли, стекающие по лицу, и посмотрел мне в глаза грустно и горько…

Следы чужаков мы искали недолго. На поиски Утаре со мной отправились все мужчины нашего племенного союза. Туро и тот увязался. Всего нас было двенадцать, по меркам того мира – большой отряд! Сырые дорожки-бороздки на рыжей подстилке из дубовых листьев, будто кто-то шёл шаркающей походкой, ещё были отчётливо видны. Будь я один, наверняка обнаружил бы следы раньше и, наверное, смог бы представить, что происходило в лесу вчера, но то будь я один… Норх и Брех из племени Лосей обнаружили тропу чужаков и громкими криками известили об этом остальных преследователей. Собравшись вместе, мы побежали вдоль разворошенной листвы, не заботясь о скрытности. Наверняка пришельцы успели уйти далеко.

Когда над лесом закружили сырые сумерки, мы обнаружили холодное кострище. Я закричал, чтобы все оставались там, где стояли, и, убедившись, что соплеменники меня поняли, сам стал кружить по округе, вглядываясь в землю. Вскоре на опавшей листве у дуба-великана чуть в стороне от углей увидел кровь. Она успела высохнуть, потемнеть, но всё равно мне стало ясно, что лежавший здесь человек – не жилец. Можно сказать, он истекал кровью, пока его соплеменники грелись у костра. А рядом листва тоже была примята, почти так же, как и окровавленная. Здесь тоже кто-то лежал… Я продолжил преследование.

Сумерки сгущались, и я знал, что очень скоро лес погрузится в зловещую черноту. Мои соплеменники уже разбрелись по округе, собирая валежник, Той колдовал над кострами, пытаясь развести огонь.

Пока перекусывали вяленой рыбкой и твёрдыми лепёшками, я поделился с соплеменниками своими догадками. Что, мол, один из чужаков истекает кровью, а Утаре, наверное, с ними. Объяснил, почему так думаю. Соплеменники молчали, работая челюстями, а потом и вовсе вповалку завалились у костров спать. Тогда мне пришла в голову мысль, что раз чужакам для ночёвки хватило одного костра, то их меньше, чем нас.

Мне не спалось. Я ушёл в лес, в темноту настолько густую, что казалось, по ней можно плыть, разводя руками, как по реке. И не было над головой неба, потому что сквозь темень ни звёзды, ни луна не могли проклюнуться. Обычно в такую ночь хорошо спится, только не мне и не тогда…

Прислонившись спиной к дереву, не обращая внимания на сырость, я сидел, вглядываясь в темноту, и незаметно для самого себя погрузился в сон. Спал без сновидений, пока влажный шершавый язык не прошёлся по моей щеке и подбородку. Пальма поскуливала и всё норовила забраться на колени. Я провёл ладонями по её боку – шерсть волчицы была спутанной и тяжёлой, в корках из грязи и, как я догадывался, засохшей крови. Уже у костра я смог рассмотреть десятки колотых и резаных ран на её морде, спине и боках. Хвала Всевышнему, чужаки смогли испортить волчице только шкуру. Я улёгся у одного из костров, Пальма устроилась рядом и быстро уснула, разомлев от тепла и моих поглаживаний. Сам я спал плохо, мёрзла спина, а я старался не шевелиться, чтобы не потревожить волчицу.