Ксения относилась к немцам сдержанно и настороженно, но эти наглые слова вызвали в ней отчаяние и злобу.

Приближалась ночь. Они свернули на проселок и, прошагав километра два-три, добрались до околицы какого-то села, попросились на ночлег у женщины, которая бродила в поисках козы и громко звала ее: «Мань, Мань, Мань…»

— Казу по дароге не бачыли?

— Сама придет, — успокоил тетку Боярский. — Переночевать не пустите? Из Витебска идем, два дня в пути.

— А бадай яна здохла, — выругалась хозяйка. — А пераночавать можете. В сяле паунюсенька беженцив. И окруженцы есть. И у мене жинка с дзетьми начуе. Пайдемо!

У калитки их встретила с блеяньем коза.

Оказалось, что село называется Заречное, что тут собралось кроме беженцев немало военнопленных, удравших из лагерей, что продвигаться на восток они не решаются ввиду того, что немецкие патрули блокировали дороги, а в лесах стреляют без предупреждения.

На другой день, когда Ксения предложила Боярскому все-таки идти лесом, он категорически отказался:

— Это безумие! Немцы все блокировали. Они нас расстреляют! Зачем лезть на рожон? Пойдемте обратно в Витебск. Разумнее переждать. Установится линия фронта, а может, и наши нажмут. Видите сами, никто же никуда не спешит. Нужно осмотреться.

И они отправились обратно.

На Марковщине Ксению встретил новый директор, молодой врач, назначенный немцами, недавно окончивший Витебский медицинский институт.

— Ох, Ксения Сергеевна! А я уже думал, что вы с большевиками ушли! — воскликнул директор.

— В день прихода немцев я ходила за Двину в Николаевку, неподалеку от барвинского перевоза. Знаете? Вызвали к больному. Там и застряла… — соврала Ксения.

— Вы опытный врач, Ксения Сергеевна, я прошу вас занять мое место! Не протестуйте! Одну минутку…— Он подошел к телефону.

— Михаил Леонтьевич! Это говорит Павлюк. Тут пришла товарищ Околова, виноват, госпожа Околова, Ксения Сергеевна, она будет более достойным директором больницы. Да, она здесь. Сейчас. Ксения Сергеевна, — обратился Павлюк к ней, — вот, возьмите трубку, на проводе новый заведующий горздравотделом профессор Мурашко. Вы его знаете.

Ксения подошла к телефону, подумав: «Профессор? Еще несколько дней назад он был доцентом!»

— Здравствуйте, Михаил Леонтьевич, я вас слушаю!

— Рад слышать ваш голос, милая Ксения Сергеевна! Сами понимаете, что кроме вас возглавить 2-ю городскую больницу некому. Исполняющий должность Павлюк малоопытен, а мы переводим к вам и психиатрическое, и венерическое отделения. У вас остался еще кое-кто из раненых! Такие, скажем, как полковник Тищенко. Их надо подлечить и сдать немецкому командованию. Обязательно. Не отказывайтесь… Власти воспримут это как саботаж, сами понимаете, чем это пахнет.

— Неужели нет никого другого?

— Кого? Беллу Буксон, Сару Эвензон и Гершковича? У вас в больнице жидовское царство…

— Ну, зачем вы так? Хорошо, я согласна! — Сжимая в руке телефонную трубку, Ксения лихорадочно думала: «Как быстро перекрасился этот Мурашко. Да, здесь, на этой стороне, я буду полезней… Может быть, удастся кого-то спасти…»

Так, словно перешагнув какой-то порог, начала явную и тайную деятельность Ксения Околова.

30 октября они выехали из Варшавы. Их провожал Вюрглер. Отводя в сторонку Околова и Ольгского, он что-то сказал, и они потом долго разгуливали по перрону.

— Наше начальство что-то не поделило, — заметил Гункин.

— Пусть тебя начальство не волнует, оно договорится, — глядя на подходящий состав, ответил Денисенко.

— Я всегда держусь от него подальше. Вы поедете в Смоленск, а я остаюсь связным в Витебске.

— Там поглядим, — закуривая, пожал плечами Денисенко.

31-го они пересекли бывшую границу СССР и въехали на занятую немецкими войсками территорию, названную с 1 августа 1941 года «генеральным губернаторством».

— Идите сюда! — пригласил Околов своих спутников, стоя в коридоре у окна, когда вагон загремел среди пролетов моста через Буг. — Вот он, Брест-Литовск, позор России! Здесь в восемнадцатом году был подписан мир Совдепии с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией, по которому аннексировалась Польша, Прибалтика, часть Белоруссии и Закавказья и взималась контрибуция в шесть миллиардов марок.

— Мирный договор через девять месяцев был аннулирован! — будто невзначай произнес Денисенко, глядя на поросшие кустарником и травой земляные валы, на развалины фортов и казарм, на обводные каналы, где, освещенные весенним солнцем, поблескивали золотом высокие, кое-где изувеченные тополя, а плакучие ивы, низко склоняясь над тихой водой, то ли дремали, то ли прислушивались к ее тихому журчанию.

У соседнего окна тихо разговаривали два немца, и одному и другому было за сорок. Денисенко прислушался.

— Вот тут, на Западном острове, — бубнил стоявший вполоборота к окну высокий и крепкий, судя по говору, баварец, — в ночь на двадцать второе июня после сумасшедшего артиллерийского и минометного обстрела мы окружили подавляющими силами нашей славной сорок пятой дивизии пограничные отряды, проникли по мосту у Тереспольских ворот в цитадель, вон видишь развалины на возвышенности, это раньше была церковь. — И немец, указав пальцем в сторону разрушенной кирпичной церкви, продолжал: — Мы думали, что сопротивление подавлено и русскими владеет паника. Так наша дивизия брала Варшаву, так мы занимали Париж! А тут… все иначе. Кругом было тихо, никто не стрелял. Закрепившись в цитадели, наши автоматчики двинулись к восточной оконечности острова, чтобы овладеть полностью всем Центральным островом крепости. Идем, строчим из автоматов по окнам, так, на всякий случай, проходим мимо обнесенного бетонной оградой здания и вдруг слышим протяжный, наводящий жуть подземный гул, и тут же распахиваются ворота и с яростными криками «ура!» в середину нашего подразделения врезываются со штыками наперевес русские! Это было так неожиданно и страшно, что мы кинулись бежать: головная часть на восток, а хвост на запад… — Гитлеровец сунул в карман руку, не торопясь достал портсигар и, раскрыв его, с убежденностью произнес: — Тут я и понял, что такое русские. О, это страшный народ… Он не хочет знать правил войны. О, о!…

— Брось, Фридрих, мы уже разделались с ними! Если они разбегаются от нас, то потом им уже в кулак не собраться. Как вы с ними справились в крепости?

— Половина нашего отряда пустилась бежать к берегу речки, которая раздваивается, образуя остров, и называется Мухавец. Нас преследовали, прижали к берегу. Мы пытались спасаться вплавь: нас убивали, кто оставался на берегу, тех тоже убивали. Я спасся чудом, притворившись мертвым и пролежав весь день, только на следующую ночь проплыл под водой к восточному валу. А в крепости русские, как сумасшедшие, сопротивлялись отчаянно, бессмысленно еще двадцать девять дней. Сколько там наших солдат полегло! Они не хотят знать правил войны!