Однако же странное дело, Начо, – молвил Дон Саладо, отрезая себе новый кус ветчины. – Сколько ни едем мы, но Севилья отчего-то остается справа от нас. Нет ли в этом некоего колдовского умысла?

Прежде чем на такое ответствовать, я и сам к ветчине приложился. Есть хотелось до невозможности – уже третий день подряд. С того часа, как мы гостеприимный кров его сиятельства покинули. Бывает такое: просвистит мимо стрела, разрубит ятаган мавританский шапку – и превращается живот в пропасть бездонную.

Закусывали мы прямо на пригорочке под высоким пробковым дубом. Хорошее местечко, тенистое. И вид на славный город Севилью отсюда – лучше не придумаешь. Вот Гвадалквивир темно-синий, вот и мост Тринадцати Лодок, что в Триану ведет, а там и Башня Золотая, Алькасар которая. А над крышами красными, черепичными – Хиральда-Великанша крестом золотым светит. И все это – справа, как и было сказано. Дожевал я ветчину, винца хлебнул да и задумался. По поводу умысла колдовского. То есть не колдовского, конечно.

– А не съездить ли нам, рыцарь, сперва в иное место? – заметил я, Хиральдой-Великаншей любуясь. – Ну, в самом деле, что делать странствующему идальго в Севилье?

– Гм-м… И вправду. Однако же, помню, в Севилью спешил ты, Начо.

И сейчас спешу. Да что делать, ежели спешу я в два места одновременно? Это вроде как если моему Куло две связки сена показать. Одну справа, другую – слева. Не иначе с голоду, бедняга, околеет! Да только такое лишь в байках бывает. И Куло мой сена выберет, и я чего-то решу. То есть решил уже. Подождет Севилья. Тем более невелик крюк – день всего.

– Захотелось мне, сеньор, воздухом морским подышать, – пояснил я, с бока на спину переваливаясь.

…Ударило солнце в глаза. Ой, приятно! Особливо после того подвала проклятого.

– Способствует это, ваша милость. И прибой послушать – тоже страсть как хорошо!

– Гм-м…

Задумался мой рыцарь, мочалку свою трепать принялся.

– Но должно ли нам пребывать в постыдной праздности, Начо? Разве не ждут тебя и меня славные подвиги? Или там, куда мы направляемся, присутствуют некие злые великаны?

– Это сколько угодно, – зевая во весь рот, откликнулся я. – Только не злые они – добрые. Ежели не с похмелья, конечно.

Про похмелье я не зря помянул. После всего хотелось не винца кислого выпить, а по меньшей мере агвардиенте сарацинской. Да не просто так, а в компании доброй, да с куражом, да с пляскою. Но только не плясать мне пока – ни севильяну, ни сарабанду с кастаньетами. Вот съезжу к морю, потом в Севилью заверну, тогда уж…

Впрочем, близко уже это «тогда уж». Одно непонятно: куда рыцаря моего калечного деть? Напоить да спать уложить? А если проспится и за подвигами поедет? Жалко будет, ежели прибьют его, беднягу! Ведь Андалузия – это не Алькудийские поля. Здесь Коста, тут сперва нож в брюхо всадят, а после об имени спрашивают.

Погладил я дагу – ту, что со стены в замке снял. Хороша, лучше моей прежней! И насечка серебряная, и клинок огнем на солнце горит.

Кстати!

– А не продать ли нам, рыцарь, те латы, что мы из дома сеньора маркиза прихватили? Странные они какие-то, и на латы не похожи.

И вправду не похожи. Схватил я тогда первое, что под руку попало. А после разглядел – и подивился. Сверху бархат синий, по бархату заклепки позолоченные рядами ровными идут. Не латы – корсаж женский. Зато дорогие. Продать такое – год жить можно.

– Продать? Что ты говоришь, Начо!

Встал Дон Саладо, тряпку откинул, в которую я латы эти замотал, дабы народ глаза не пялил. Шлем я тоже спрятал, а на Дона Саладо шляпу надел – ту, что на нем и была. Так что никто нам не удивлялся. Едет себе почтенный сеньор из хорошего дома, и слуга при нем, и конь заводной. Увидят нас – сразу шапки ломать начинают. За двадцать шагов.

– Поелику ты эскудеро, Начо, а стало быть, рыцарь будущий, должно тебе в делах этих разбираться. Сей доспех поистине прекрасен и удобен, ибо это не что иное, как миланская бригантина…

– Помилосердствуйте! – вздохнул я, но дядьку уже не остановить было.

Дорвался!

– Носят же такой доспех стрелки конные, и пехотинцы тоже, ибо легок он и прочен. Состоит же бригантина из блях стальных, подобно черепице друг на друга наложенных, сверху же, как видишь, обшита бархатом. Зашнуровывается доспех сей спереди и поясом прихватывается…

Застонал я, прикидывая, не заткнуть ли уши. Сюда бы толстячка нашего, ему такое любо. А по мне, железяка – и железяка.

– Шлем же, нам доставшийся, поистине превосходен, ибо это не что иное, как бацинет доброй работы. Меч же…

Спаси меня, Дева Святая!

– …поясным называется, славной работы мастеров из Бордо. А посему смущение меня не оставляет, Начо. Хоть и взяли мы трофеи эти вроде бы как в бою, однако же не по правилам этот бой велся…

– Это уж точно, – согласился я, травинку срывая. – Какие уж тут правила, рыцарь!

…Все эти дни пытался я не думать о том, что пережить довелось. Не думать, не вспоминать. В первой же церкви свечей наставил – на полных два реала свечей. Думал, полегчает, да только где там! Закрою глаза – и снова огонь холодный плещет.

– Ну их всех, сеньор, – вздохнул я, дожевывая травинку (кислая-кислая попалась!). – Лучше вы мне про великанов чего расскажите.

Великанов мы под вечер встретили – там, где и ожидалось. Идет дорога между камней, петляет, а камни громадные, всадника спрятать могут.

…И морем, морем пахнет. Здорово так!

– А добрый вечер вам, сеньоры! Или не туда вы заехали, такие хорошие?

Двое великанов спереди, двое сзади, остальные пока за камнями – ждут. И у всех штаны широкие, пояса-агухеты с бляшками медными, серьги в ушах. И даги, само собой. Пока что в ножнах.

Вскинулся мой идальго, к мечу потянулся. А я и ухом не повел.

– Пустое, рыцарь. Это они еще глаза после сиесты не продрали.