не своя. Казалось, её пропустили через строй. Она никогда не видела такого количества известных, образованных и совершенно бесстыдных людей, собранных в одном месте.

Детство в маленьком городке готовило Валю к тому, что где-то там, на старых московских улицах, обитают небожители, играющие в пьесах Чехова, пишущие за антикварными письменными столами толстые романы, поставленными голосами поющие романсы, сочиняющие за дорогими роялями симфонии…

И они всегда знают, как правильно и достойно вести себя, потому что на них смотрят остальные. А происходящее на съёмке напоминало, как бабы на материной фабрике делили краденую ткань. Валя видела это школьницей, заходя за матерью к концу рабочего дня.

А разгорячённая мать ещё и по дороге домой ругалась:

– Ведь никто и звать никак, не мастер, не ударница! А руки-то тянет к хорошей ткани, не к бракованной! Ну возьми себе чуток поплина да бязи, так нет, лезет к батисту да креп-сатину! Жадной собаке много надо!

В воровстве ткани существовал такой же табель о рангах, как во всём советском воровстве. Но тогда Вале казалось, что это нормально, ведь по таким правилам жил весь городок.

Снявшимся в передаче деятелям культуры тоже казалось, что это нормально, хотя они были немолодые, образованные и признанные люди.

Утром на сотовый позвонил Свен. Последнее время он разговаривал недовольным голосом и всё меньше напоминал расслабленного красавца с победной осанкой, которому Валю когда-то обманом привели на смотрины в Хельсинкском аквапарке. Москва, как бешенная стиральная машина, выстирала, отжала и помяла его лоск в своей центрифуге.

– Я хотел знать, зачем ты имеешь взять деньги в долг, а не деньги от Горяев?

– Так долго мучился этим вопросом? – удивилась Валя.

– Мучился, – повторил Свен.

– Не хочу быть обязанной.

– Ты имеешь новый бойфренд? – напрягся Свен.

– Да, – согласилась она, чтоб в сотый раз не объясняться, что не планирует отношений со Свеном.

– Кто есть этот бойфренд?

– Он преподаёт в университете. Историю, – и почувствовала себя совравшей, словно Денис преподавал математику.

– Почему ты не стала со мной?

– Потому что не люблю тебя, – решилась сказать она.

– Ты бы полюбить меня, если б мы жить в один дом.

– А почему Аня тебя не полюбила?

– Любовь Ани – это деньги. Я неправильно приехал в Россию! Я хотел иметь тёплая русская душа.

– Ты хотел, чтобы тебя любили за твою красоту, богатство, престиж. А за это не любят.

– Но ты имела любовь к Горяеву за деньги и престиж.

– Я была из жестокого серого мира, а он меня приголубил, подарил куклу. Хотела сидеть на коленях у сильного, доброго, чувствовать себя защищённой.

– Теперь не сидеть на колени?

– Девочка подросла, ей уже не нужна папина любовь. Ей нужна другая любовь. – Валя услышала себя со стороны и не поверила, что говорит это так просто.

– Горяев уже не есть горячий? – усмехнулся Свен.

– Он всю энергию отдал политике. У него и романов до меня не было, не тратил на них энергию.

– Все русские хотят замуж за швед! Мне это показывал агентство по брак!

– Сам видишь, хотят такие, как Аня. Или как Соня, которая мается теперь из-за этого по психушкам…

В ответ на это Свен обиженно распрощался.

А вслед за ним позвонила риелторша Елена Петровна, рекомендованная Диной, и, излагая без пауз, сообщила, что завтра крайний срок внесения залога за квартиру на Пречистенке.

Валя объявила это матери, и та тут же заголосила:

– Нешто тут, доча, плохо? Богато не жили, неча и начинать!

Прежде она теребила Валю на тему квартиры получше, а теперь вросла в эту, привыкла к двору, соседкам, продавцам в магазинах, близости метро, автобусу на рынок, парку. И вовсе не задумывалась, насколько комфортна жизнь дочери.

– Завтра вношу аванс, и начинаем укладываться!

– Как это всё уложить, доча? Добра-то сколько нажили, уезжала-то в одной юбке солнце-клёш! А с коробкой что? В которой к тебе письма благодарные.

– В помойку!

В Останкино приходили мешки писем ведущим, секретарша Ады регулярно отдавала адресованное лично Вале, а она складывала в коробку от обуви в надежде когда-нибудь найти время прочитать.

– Как это «в помойку»? Люди сердце открывали! – причитала мать.

Принесла эту коробку от обуви и начала раскладывать по дивану письма, словно они были основным предметом паковки:

– Знакомой в газетный киоск ношу да читаю!

– Идешь со мной вносить задаток? – спросила Валя Вику.

– Не, очень крутая тёрка по съёмке одного дипломного фильма, – стала отнекиваться Вика. – Мусорского возьми. Или Славу одолжи у Горяича.

– Да как такое выбросить? – не унималась мать. – Из тюрьмы вот письмо: «Пишу тебе, Валюха, письмо, не пошёл в баню, забил на библиотеку, чтобы сказать, сделаю тебя счастливой. Утоплю в деньгах и ласках…»

– Тёма небось на дежурстве. Слава не годится, скрываю от Виктора, что покупаю квартиру, – вполголоса сказала Валя.

– А вот… «Дорогая Валентина! Кланяюсь вам от белого лица до самой земли! Пришлите мне вашу фотокарточку, повешу на кухне и буду смотреть, когда готовлю и убираю… – зачитывала мать. – Читаю про вас в газетах и так же, как и вы, ненавижу мужиков!» Глупое письмо, хоть и правильное!

– Упустила кента, что трепал про русскую кухню? – покачала головой Вика. – А он был прямо под тебя состроганный!

– Может, и не упустила, – подмигнула Валя.

– А вот наглая: «Уважаемая Валентина, вы мне открыли глаза на многие вещи! Вышлите на мой адрес модную кофточку или платье, размеры в конце письма…» – выкопала мать письмо, напечатанное на ярко-синей бумаге.

– Зачёт по хомутанью! – похвалила Вика.

– «Хочу рассказать о своём разводе, я – Змея-Лев, а он – Кот-Рыба», – зачитала мать. – Не пойму, какой там ещё лев? А эта-то совсем: «Посмотрела вашу передачу, меня переполняет зависть, неприязнь и безысходность. В отличие от вас я никогда не стану богатой…» Дура! Будто мы на золоте едим!

– Ладно, позвоню ему, – согласилась Валя.

– А вот ещё хуже! «Вы, человек без высшего образования, учите страну направо и налево! Думаете, достаточно с кем-то переспать, чтоб получить такую власть на экране?» Мели, Емеля, твоя неделя, – покачала головой мать. – Люди-то, доча, ответов ждут.

– У меня ответов и себе нет, – отмахнулась Валя.

– Раньше думала, положено отвечать, раз пишут, – укоризненно сказала мать.

– Раньше я тоже так думала. – Валя подошла к коробке, достала первое попавшееся письмо, пробежала глазами.

В нём было написанное от руки: «Покраснела рябина, озябла. / Как дрожат её пальчики-листья! / На ветру, словно капля за каплей, Осыпаются спелые кисти…» И подпись: «Татьяна Семенец, город Елец». Запахло детством, захотелось заплакать.

Вика убежала, а мать снова стала цитировать письма со всеми этими: «Вы увели несколько мужчин из семей. Таких, как