уж и быть. Это пропуск в ночной бар, тут, у нас в подвале. Там красотки со всех стран. Ты не бойся, они проверены всеми комиссиями. Каждая из них имеет свидетельство об арийском происхождении. Здесь собраны самые лучшие жеребцы со всего рейха! Девочки рожают будущих эсэсовцев. По приказу рейхсфюрера для этих детей открыт специальный приют в Луккенвальде… Так что иди, ищи там себе курочку… ха-ха… и действуй!

Пауль спросил:

— Что с Эккертом?

Зауэр дернулся.

— Ну его к черту! Идет драка. Сейчас здесь сам Геринг…

3

Геринг сидел в кабинете у Гиммлера. Пухлая рука рейхсмаршала покоилась на красном бархате стола рейхсфюрера. Багровое от гнева лицо Геринга было покрыто капельками пота.

— Это тебе даром не пройдет, Генрих! — шипел рейхсмаршал. — Я тебе это припомню. Этот трюк с рацией твои болваны применяют уже в третий раз. Первый раз это было в Мюнхене, в январе этого года, когда вам нужно было убрать Густава Шлихтера, адвоката, который слишком много знал о твоих темных делишках, Генрих. Ему вы тоже подсунули рацию и расстреляли через полчаса после ареста. Ты думаешь, я этого не знаю? А случай с Моникой Эмбах? Разве ты не спал с ней? У нее в квартире оказалась рация сразу же после того, как она решилась написать письмо фюреру о твоих грешках. И тоже расстрел через два часа после ареста. Это стандарт, милый рейхсфюрер, и тебе не поздоровится. Ты слишком многого хочешь.

Гиммлер молча кивал.

— Хорошо, Герман. Но если твой Эккерт сам перед тобой признается в своих связях с англичанами? Ты поверишь мне?

Геринг смутился.

— Ты мог его заставить. Впрочем, ладно. Эккерт не из тех, кого можно заставить. Веди его сюда, и пусть он при мне сам повторит все, в чем ты его обвиняешь.

Гиммлер молчал. Потом медленно сказал:

— Ладно, Герман. Это потом. Давай поговорим как добрые друзья. Все мы делаем ошибки. И ты тоже. Я готов забыть все, если ты вернешь мне те картины, которые я прислал тебе в прошлый раз, когда ты нажаловался на меня фюреру. И я буду голосовать за тебя… Ты ведь хотел этого.

Геринг стукнул кулаком по столу.

— Ты наглец, Генрих! Картины висят в моем кабинете и, клянусь честью, останутся там. А я сейчас иду на прием к фюреру и не очень уверен, что эта твоя проделка пройдет тебе так просто, как все предыдущие. Я тебе это обещаю твердо. Кем бы ты был, Генрих, если б не я? На твоем месте уже давно сидел бы если не Рем, так Гейдрих наверняка. И он будет сидеть на твоем месте, Генрих…

Гиммлер ковырял зубочисткой во рту.

— Зачем шуметь, Герман? Я знаю, что ты самый достойный из всех нас, окружающих фюрера. Это признано. Но ты не любишь, когда кто-либо мешает тебе набивать карманы чужими денежками. Откуда это в тебе, Герман? Ну, я другое дело, я бедный учитель в прошлом, но вот ты из губернаторской семьи!.. Порода — и вдруг такие манеры! Я удивляюсь, Герман. Хорошо, пусть будет так, как ты сказал, но я не могу выпустить Эккерта. Мы оба игроки, Герман, и я не хочу вручать тебе в руки факел от пороховой бочки, на которой я сижу. Пусть картины остаются у тебя, и голос мой будет подан как надо, но Эккерт… О нем должны забыть все. И ты — в первую очередь.

— Что ты с ним сделаешь, Генрих?

— Не беспокойся…

— Бедный Фриц! — покачал головой Геринг. — Он так верно служил мне. Он вел все мои финансовые дела. Мне его искренне жаль. Ты его расстреляешь?

— Боже мой, Герман, зачем это? Я же не интересуюсь тем, что сделали твои люди с унтершарфюрером Гепскером, который имел несчастье назвать тебя жирной свиньей. Он исчез, и все. И я не спрашиваю тебя, куда он делся.

Геринг вновь побагровел.

— Но я не хочу, чтобы ты пытал его и выспрашивал о моих делах. Я хочу, чтоб его расстреляли немедленно.

Гиммлер пожал плечами.

— Хорошо, Герман. Может быть, ты хочешь его увидеть?

Геринг подумал.

— Да! — решительно сказал он.

Загадочно улыбаясь, Гиммлер приказал адъютанту привести арестованного Эккерта. Геринг с трудом развернул свое кресло в сторону двери.

Эккерта привели через несколько минут. Его не били, не пытали — это Геринг определил сразу. Его костюм был безукоризнен, только лицо, бледное и усталое, начало покрываться седоватой порослью.

Войдя в комнату, он молча смотрел на рейхсмаршала. Гиммлер саркастически улыбался. И тут только Геринг понял, что этого свидания ему не нужно было. Что он скажет Эккерту, человеку, с которым прожил рядом двадцать самых трудных лет жизни?

— Ты отлично выглядишь, Фриц, — наигранно бодрым голосом сказал Геринг. — Еще немного — и все кончится, старина. Мы с тобой вместе посмеемся над всей этой историей, не правда ли, рейхсфюрер?

— О да! — усмехнулся Гиммлер. — Однако мне хотелось бы внести поправку, рейхсмаршал: посмеемся мы с вами, а господин Эккерт в те времена будет уже далече… Ведь вы только что отдали мне его жизнь…

Геринг возмущенно вскочил.

— Генрих, это бесчестно!

Гиммлер взмахнул рукой.

— Боже мой, в чем дело, Генрих? Ведь это труп… Этот человек уже приговорен без апелляций. Почему ты его боишься?

Эккерт вдруг рассмеялся, негромко и чуть саркастически.

— Даже так? Что ж, надо сказать, что этого я не ожидал. Это правда, господин рейхсмаршал?

Геринг закричал:

— Уведите его! Я требую, слышишь, Генрих!..

Гиммлер не пошевелился.

— Это несправедливо, Герман. Даже тягчайшим преступникам дают слово. А ведь этот человек невиновен. Уж мы-то с тобой знаем об этом, Герман. Более того, этот человек верно служил тебе много лет, и сейчас ты отдал его жизнь мне в обмен на мой голос. Не так ли?

— Генрих! — заорал Геринг.

— Говорите, Эккерт, — разрешил рейхсфюрер.

Эккерт сделал шаг вперед. Рослые конвойные вцепились в его руки.

— Хорошо, я скажу. — Голос советника дрогнул. — Я скажу… Знайте же вы оба, кровавые псы… Недолго вам распоряжаться судьбами Германии. В мире все справедливо. Высший суд — справедливость — уже готовит над вами свой приговор. И он будет приведен в исполнение. Я знаю, что над вашими шеями уже колышатся петли, да-да, и над вашей шеей, господин рейхсмаршал. Слишком много вы пролили крови, чтобы дожить до старости без возмездия. А теперь делайте со мной что угодно… Я сказал все.

Гиммлер покачал головой.

— Яркая речь. Я думаю о том, чтобы повременить с расстрелом господина советника, Герман. Его нужно допросить. Мне кажется, он еще может