Сам всё привезёшь, сказал я. Завтра не позже девяти утра.

Вынул ствол из его рта и опустил.

Я не могу с утра, возразил он, вытирая слюну с трясущегося подбородка. Я к врачу иду. У меня давление. Внутричерепное.

Именно эта нелепая жалоба заставила меня потерять контроль.

Он был не просто жалкий дурак – но масштабный, феерический кретин. Он жаловался на здоровье тем, кого ограбил.

Сейчас тебе будет давление, сказал я ему. Внутричерепное.

И снова сунул дуло меж его зубов, и взвёл курок на этот раз.

Я знаю, Господи, при сильном приступе гнева разум становится ясным. В помрачении рассудка убивают только очень больные люди: психопаты, алкоголики и наркоманы. Я же был в свои двадцать два совершенно здоров. Я собирался выстрелить абсолютно осознанно.

Господи, ты знаешь всё. Сам скажи – я смог бы его убить?

Не за великую идею, не на поле боя – в облезлой квартире, в спальном районе Москвы, убить за тридцать ящиков водки, за несколько сотен долларов.

Если бы я его убил – больше никто и никогда не сделал бы попытки ограбить меня и вообще причинить ущерб. Слава душегуба катилась бы следом за мной. Человеческая общность очень чутко реагирует на подобную информацию.

Я надавил на крючок, но он был тугой, и едва поддался при первом усилии.

Я не выстрелил.

Мы быстро ушли.

Цель была достигнута: я напугал мерзавца и потребовал вернуть должок.

История закончилась.

Есть, конечно, продолжение, оно такое: никто никому ничего не вернул, на следующий день утром в магазин приехали менты в штатском, изображавшие криминальную группировку, работающую «под солнцевскими», и долго выясняли, кому принадлежит водка на самом деле.

Хозяин магазина, опытный парень, когда-то отсидевший двушку за квартирную кражу, быстро распознал ряженых мусоров и съехал с базара.

Я потерял почти все деньги и утёрся. Но я не об этом, Господи. Я говорю о человеке, которому я сунул в рот пистолет.

Неважно, чем это закончилось. Важно, что я хотел его уничтожить.

Я был абориген красной планеты, марсианин, мне нужна была еда, кислород, электричество, бензин, я не мог себе позволить, чтоб меня грабили, отбирали у меня моё.

Но я, конечно, себя не оправдываю.

Мне важно, чтобы ты понял, Господи. Я не собираюсь подвёрстывать к своему поступку никаких высоких смыслов.

Я был в гневе, он был в ужасе.

Я едва не убил его. Вот и всё.

Так вышло, Господи, что я отслужил два года в армии, вдоволь настрелялся по деревянным мишеням, – и только потом, спустя ещё два года, в сугубо мирных гражданских обстоятельствах, на кухне двухкомнатной малогабаритной квартиры в Кунцево сообразил, что убить человека очень трудно, почти невозможно.

Потом такие или похожие ситуации повторялись много раз.

Деньги приходят только к тем, кто готов ради них убивать.

Господи, я слишком давно жарюсь на этой тефлоновой сковородке, в городе самых жестоких царей, самых хитрых воров и самых красивых женщин.

Надо сказать, что впоследствии хозяин того магазинчика на Малой Бронной женился по большой любви на молодой женщине, работавшей аудитором в компании «Прайс и Уотерхаус», и за двадцать лет последующей жизни эта женщина родила ему троих детей, купила квартиру в Москве, дом в Подмосковье и особнячок в Черногории.

А если бы мы тогда убили этого тюленя с кривыми усиками – нам бы дали лет по двенадцать, и не было бы у нас ни весёлых детей, ни жён с квартирами.

Именно Ты, Господи, отвёл в тот миг мою руку, лишил её силы.

Прощение Твоё мне не нужно – и так понятно, что только Твоя чудесная воля уберегла нас от ошибки в тот вечер.

Я знаю Твой промысел, Господи.

Есть табу на убийство, запретительный инстинкт, внутренний физиологический тормоз. Программа.

Убивать себе подобных нельзя, это противоестественно и тошнотворно. Никакие высшие цели, никакие обстоятельства благородного возмездия не оправдывают людской гибели, никакая цель, даже самая благородная, не может окупить смертного кошмара любого отдельного человека, каков бы он ни был.

Кто умножает смерть, тот умножает власть сатаны.

35

Он вышел из церкви, когда служба закончилась, вместе со всеми.

Толпа, в храме казавшаяся несметной, на открытом пространстве, среди шума машин вдруг обратилась в небольшую группу дурно одетых простолюдинов. Оказалось, что количество посетивших службу богатых людей Знаев сильно преувеличил. Бархатные дамские кофты оказались поношенными и чуть засаленными. Только одна действительно нарядная женщина в шёлковом платке и кафтанчике с воротником из дорогого меха поспешила влезть в поджидавший её автомобиль скользкого графитового цвета – и отчалила плавно. Остальные, кто в потной рубахе, кто в ситцевых юбках, расходились пешком и медленней.

Многие мужчины торопливо закурили. Другие извлекли телефоны и проверили входящие. Все приняли излишне будничный вид, как будто отстояли не службу, а длинную очередь в гипермаркете.

Вопреки ожиданиям, Знаев не ощутил никакого единения с этой жидкой командой смиренных богомольцев. Ему немедленно захотелось уйти от них как можно дальше.

Торопливо перекрестившись на дверь церкви, он зашагал прочь.

Куда направлялся – сообразил моментально. К своей маленькой женщине. Не домой же идти, в комнаты, опоганенные бесовскими наваждениями.

И, конечно, идти следовало только на ногах; нет ничего лучше, чем пешая прогулка после долгой молитвы.

Рыхлая цыганка с толстыми ногами, затянутыми в ещё более толстые шерстяные носки, попросила у него денег.

«Нету», – кротко сказал он, и ускорил шаг.

Очень хотелось кому-нибудь позвонить: или первому сыну, или второму, или матери первого сына, или матери второго. Но никому не позвонил.

Шагая через Крымский мост, даже хотел выбросить телефон в чёрную реку, – но воздержался в последний момент.

Что бы он им сказал? «Я за тебя молился»? «Я поставил за тебя свечку»?

Не надо никому звонить.

Не надо никогда никому говорить такого.

Сильную любовь надо держать внутри себя, и ни слова о ней не сообщать.

Он прошёл мост и ещё дальше, до поворота на Пироговскую.

Город в этом месте был просторен, всего лишь кусок Садового кольца – но размерами со стадион, по шесть асфальтовых полос в обе стороны, замысловатая светофорная система. Но пешеход легко преодолевает все препоны по подземным переходам, где стоят, прислонившись к стенам, полупьяные музыканты, выкрикивая в лица прохожих бессмертный рефрен: «ВСЁ ИДЁТ ПО ПЛАНУ!!!»