Меньше чем через час, немного попетляв по пыльным ухабистым просёлкам близ города Чехова, они добрались.

Дачное местечко, обширное, раскиданное, выглядело, конечно, много скромнее, чем рублёво-успенские кущи; там всё было разгорожено монументальными заборами по квадратно-гнездовому методу, и многоэтажные особняки миллионеров возвышались над заборами одинаково массивно, и одинаково сверкали надраенные оконные стёкла, и одинаково обрезанные кроны голубых елей, сосен и дубов скрывали их блеск. Здесь, на юго-восток от Москвы, построился средний класс, и при первом же взгляде на дома и участки становилось понятно, что никакого единого среднего класса не существует, что он состоит из совершенно разных людей. Деревянные дома соседствовали с кирпичными, грубые двухэтажные особняки самых разных очертаний – с маленькими бунгало. Сложносочинённые нарядные шато из оцилиндрованных брёвен сменялись скромнейшими щитовыми домиками три на шесть метров. Заборы все были символические: штакетники, или стальная сетка, или вовсе – полное отсутствие. Одни участки были сплошь перекопаны под картофельные грядки, другие засажены смородиновыми кустами, третьи заставлены парниками, отливающими под солнцем, как рыбья чешуя; были участки, полностью замощённые камнем, с бассейнами, гамаками, детскими качелями и любовно обустроенными мангалами, и участки, где в просторных вольерах подпрыгивали от возбуждения огромные овчарки, и участки, окутанные берёзовым дымом растапливаемых банных печей, и участки, засыпанные кучами привозного песка, навоза и щебня; и участки, где мучительная эпопея благоустройства едва стартовала, крутились барабаны бетономешалок, тут и там маячили согнутые смуглые спины рабочих, и участки, благоустроенные до идеального состояния, с разноцветными дорожками, фонтанами, английскими газонами, баскетбольными щитами и увитыми плющом беседками, где сидели в плетёных креслах, в утренний час, главы семейств, в поношенных шортах, в окружении детей и домочадцев: дули свежий чай с самодельным вареньем, или хрустели редиской под пиво.

С одного участка до Знаева донеслась песня Наговицына «Человек в телогрейке», с другого – песня Григоряна «Безобразная Эльза», с третьего – песня Славы «Одиночество – сволочь».

Ворота были настежь; посреди двора гостей ждал огромный человек в штанах хаки и такой же майке, обтягивающей широченный торс, с лицом, как будто вырезанным из гранита.

– Марк! – крикнул Знаев, снимая шлем. – Марк!

Обнялись и расцеловались. От Марка пахло жареным мясом и водкой.

Жаров выключил зажигание, и раскалённый выпускной коллектор мотоцикла громко затрещал, остывая.

– Как ты? – басом спросил Марк, улыбаясь и глядя Знаеву в глаза.

– Лучше всех, – сказал Знаев. – Я по тебе скучал.

– Взаимно, – прогудел Марк, пожал руку Жарову и кивком громадной головы пригласил обоих в дом.

Двор вокруг не блистал, к сожалению, – отличался от соседских в худшую сторону. Половина территории заросла будыльями. Возле кучи чернозёма лежала на боку тачка со ржавым колесом. Хозяину явно не хватало сил, или времени, или денег, чтобы превратить свой кусок земли во что-то приличное. Или, печально подумал Знаев, хозяин просто не рождён, чтоб хозяйствовать. Он воин, майор спецназа, он родился, чтобы сражаться с врагом, а не возить туда-сюда тачку с благоуханным перегноем.

Через два часа все трое уже были пьяны и объелись до последней степени. На каждого пришлось по два шампура жирного свиного шашлыка и по три половника картофельной похлёбки с овощами.

Небольшой, но ладный, симпатичный одноэтажный деревянный дом гудел от голосов. В распахнутые окна, затянутые противокомариными сетками, задувало подмосковным клеверным бризом, столь свежим, что хмель проникал в тело как будто с особого входа: каждый новый выпитый стакан водки делал Знаева всё более и более трезвым.

Говорили только на самые простые темы: о семьях, детях, подругах. Хозяин дома достал телефон, показал фотографии дочерей: две румяные грудастые девахи с бицепсами, обе спортсменки, но поступать хотят в медицинский, учат химию, половина зарплаты уходит на репетиторов. А жена где, спросил Знаев, почему не на природе, вместе с мужем, в таком доме прекрасном? Жена в Москве, ответил Марк, я ж сказал, школу закончили, сдаём ЕГЭ, в первый мед поступаем, а дом – продаю, если девки не попадут на бюджетные места – придётся платить; дом жалко, хороший дом, спасибо, только – не продаётся, ни у кого денег нет, кризис. Да и хер с ним, с кризисом, решительно сказал Жаров. Согласен, сказал Знаев и признался: у него обнаружился взрослый сын. Оба товарища спокойно кивнули. Такое бывает. За это и выпьем. Женщины рожают от нас. И пропадают. Рожают – для себя. Никто не виноват. Всё произошедшее – нормально. Что естественно – то не позорно. Нет повода психовать.

Скупо произнося такие фразы, Марк хлопал Знаева по плечу, подносил огня к сигарете, переглядывался с Жаровым. Потом встал, слегка покачнувшись и оперевшись о край стола (посуда подпрыгнула, как живая):

– Ладно, мужики. Займёмся делом.

Отомкнул маленьким ключиком железный шкаф в углу, достал пистолет и коробку с патронами. Посмотрел на Знаева.

– Вперёд.

Никогда Знаева не тянуло к военным людям. Всё таки он был музыкант, блюзмен, рокер, то есть – пацифист. Хиппи. Лозунги Джона Леннона – «Дайте миру шанс», «Занимайтесь любовью, а не войной» – в юности были ему много ближе, чем весь бронзовый грохот военно-патриотической машины Советского Союза. Знаев без особого напряжения отслужил два года срочной службы, но это был не его мир, и радости военных людей не были его радостями. Они принадлежали к другой касте, эти военные; они не были хуже или лучше, они были иначе сконструированы. Знаев не хотел иметь к ним никакого отношения.

Капитан Марк Егоров появился в его жизни сбоку, его привёл Жаров, они десять лет учились в одной школе; в годы позднего СССР их отцы вместе ездили на рыбалку.

Отец Марка Егорова был боевой генерал, и сына своего настроил только на судьбу военного человека.

К тридцати пяти годам капитан Егоров послужил в Таджикистане, затем – в Забайкалье, участвовал в боевых операциях, был награждён медалями и имел ранения. После многих лет мытарств по промороженным степям и горным ущельям капитана Егорова перевели в Москву, с понижением в должности, зато с улучшением жилищных условий. Его сын-подросток уже учился в кадетском корпусе, и будущее самого капитана вот-вот должно было решиться: с одной стороны, им заинтересовалась охрана президента, с другой – отец советовал поступать в академию Генштаба и оставаться на боевой работе.

Тем временем капитан и его супруга обживались в Москве. Им везде были рады. Вокруг капитана – двухметрового атлета – появились новые друзья, из которых первым оказался бывший одноклассник Жора Жаров, или Герман, как он теперь рекомендовался. Богатый бизнесмен, алкоголик и хулиган, он вовлёк капитана в плейбойские похождения, в гонки на машинах и мотоциклах, в пьянство и драки.

Знаеву нравился его новый товарищ.

Капитан Егоров был не просто человек, с которым можно идти в разведку.