Зевок, чашка кофе, проглоченная второпях миска мюсли, поиск радиостанции:

…вас приветствует Манхэттен 101,4. Сейчас шесть утра. Некоторые ленивцы еще в постели? Не хочу в это верить! Поторопитесь: солнце никогда не опаздывает. Сегодня в программе: посмотреть парад Хэллоуина, попробовать свежие вафли и прогуляться по Центральному парку, озаренному осенними красками. Весь день погода будет прекрасная, но к вечеру ожидаются гроза и сильный ветер. После новостей вас снова ждет музыка с Отисом Реддингом и песней «Попытайся быть немного нежнее». Вы слушаете Манхэттен 101,4 — радиостанцию для тех, кто рано встает. Манхэттен 101,4. Вы даете нам десять минут, а мы вам — весь мир!..

Даунтаун, 6 ч 30 мин. Тренажерные залы уже битком набиты. Working girls[61]«шик и шок» в фирменных майках и легинсах грациозно пыхтят на велотренажерах и беговых дорожках.

7 часов.

На улицах оживленно, уже чувствуется привычный ритм города, его дыхание.

Для 11 тысяч пожарных и 37 тысяч полицейских агентов бесконечная ночь подходит к концу и начинается новый день. День, в течение которого произойдет три убийства, пять изнасилований, семьдесят пять краж со взломом и сорок три несчастных случая.

Меньше чем за двадцать четыре часа раздастся тысяча четыреста срочных вызовов.

В метро спустится более трех миллионов пассажиров.

Тридцать шесть человек застрянут в лифте.

Огромное количество влюбленных обнимут друг друга, но на эти случаи статистика отсутствует.

Подружки будут обсуждать парней, кокетничая перед зеркалом в примерочных магазинов «Мэйсиз», «Блумингдэйл» и «Кэнел Джинз».

Приятели поговорят о политике и, опрокинув несколько кружек пива, станут жаловаться друг другу на девчонок, которых решительно не в состоянии понять.

Наконец, четыре тысячи продавцов передвижных закусочных приготовят тысячи хот-догов, брецелей[62]и кебабов.

Обычная жизнь… что поделаешь.

Уже восемь часов. У маленькой пристани в Бэттери-парк, напротив огромных зеркальных окон отеля «Хадсон», ждет пробуждения хозяина роскошная яхта.

Манхэттен

Сегодняшний день

7 ч 59 мин 58 сек

7 ч 59 мин 59 сек

8 ч 00

Итан пошарил дрожащей рукой, не открывая глаз, и несколько раз промахнулся, прежде чем наконец удалось выключить будильник, призывно звонивший все громче и громче…

Голова была тяжелой, ресницы слиплись… Тяжело дыша, он с трудом распрямился. Яхту заливал нежный солнечный свет.

Он проверил дату на часах: суббота, 31 октября.

Обернувшись, он увидел закутанную в покрывало молодую рыжеволосую женщину, все еще спавшую рядом с ним.

Он вернулся. Опять все сначала. На этот раз Итан даже не удивился. Просто испытал невероятное облегчение, вслед за которым почувствовал острое жжение в груди.

Выбраться из кровати оказалось непросто. Его покачивало от лихорадки, голова раскалывалась, все мышцы болели. Сделав над собой невероятное усилие, он попытался сделать несколько неуверенных шагов в сторону ванной. Казалось, грудная клетка вот-вот лопнет, тяжелые удары сердца болезненно отдавались в ушах, к горлу резко подступила тошнота, бросив его на колени перед унитазом. Его вырвало густой желчью, смешанной с кровью.

Еле поднявшись на ноги, он вытер пот со лба. Как он заметил еще во время первого возвращения, путешествие здорово подрывает здоровье.

Кажется, четвертого дня не будет, подумал он, открывая аптечный шкафчик. Проглотив три таблетки ибупрофена, он встал под душ. Прислонившись к стенке кабины, он большими пальцами помассировал себе затылок. Из опухших глаз сочился желтоватый гной, нужно было их хорошенько промыть, очистить от этих липких комков. Желудок снова скрутило. Несмотря на жаркий пар в кабине, он стучал зубами от холода. Выйдя из душа, он тут же завернулся в халат и трясущимися руками потянулся за глазными каплями, чтобы успокоить воспаленные веки.

Вернувшись в каюту, он с тревогой посмотрел на радио-будильник. Нельзя терять время! Надо найти в себе силы прожить этот день так, как будто он последний. Выйти на поле боя.

Он оделся потеплее: серые брюки из плотного твида, крупной вязки пуловер с высоким воротником и мотоциклетная куртка «Бельстафф»…

Несмотря на сотрясавший его озноб, он чувствовал, что свежий воздух ему просто необходим. Он схватил бумажник, вытащил оттуда предназначавшиеся девушке по вызову две тысячи долларов и поспешил на палубу.

Там он несколько минут жадно дышал полной грудью, утешая себя верой в чудодейственные свойства солнца и соленого ветра. Мигрень отпустила, лихорадка немного отступила. Почувствовав, что приступ проходит, он пошел к маленькой парковке.

— Добрый день, мистер Уитакер, — поприветствовал его портовый охранник.

— Добрый день, Фелипе.

— Что случилось с вашей машиной? Она…

— Да, я знаю, она не в лучшем виде.

Вид «Мазерати», израненной и побитой — та же помятая дверца, тот же пропоротый радиатор, та же сдутая шина, — погрузил Итана в угрюмую задумчивость: это бесконечное возвращение, абсурдное и утомительное, было еще и страшным.

— Я ее немного испортила. Надеюсь, что вы не захотите мне…

Он повернулся на звук ласкового голоса и понял, что таинственная рыжеволосая девушка шла за ним всю дорогу от яхты. Красивая и стройная… Она была завернута в постельное покрывало с орнаментом византийской мозаики, закрывающее ее от груди до коленей. Волосы цвета ржавчины полыхали вокруг нее словно языки пламени, создавая удивительное ощущение, что она сошла с полотна Климта.

Итан с сомнением посмотрел на нее.

— Вы меня не узнаете? — спросила она, почти забавляясь.

— Нет, — признался он.

Она надела солнечные очки, что не позволяло посмотреть ей в глаза.

— Две тысячи долларов за ночь! — сказала она, протягивая ему купюры. — Я знаю тех, кого бы это просто оскорбило. А я воспринимаю как комплимент…

Итан смущенно взял деньги, не переставая спрашивать себя, кто же такая его загадочная собеседница.

Наконец она сняла очки, и он увидел ее глаза. Если бы из всех его талантов у него оставался только один, то это наверняка была бы способность «видеть людей насквозь», определять характер тех, с кем он встречается.

У нее были очень темные карие глаза, печальные и умные. Привлекательная улыбка, спокойная уверенность в себе, но где-то таилась тщательно скрываемая слабость, какое-то расстройство, и это делало ее красоту, и так лишенную всякой искусственности, пугающе настоящей.