– Нет, конечно, – поморщился Анатолий. – Мы зовем его старым хозяином. Там есть еще молодой…

– Ну и что? Это его сын. Ты рассказывай, рассказывай, только быстро.

– Короче… – Он оглянулся, никого рядом не было. – Я убил человека.

Она опять замолчала, и ему стало страшно под ее взглядом, и он постарался отогнать страх.

– Я случайно убил человека. Понимаешь, к нам на фирму, во двор бомжи повадились по ночам пробираться… В общем, я был там однажды ночью, а на меня какой-то бомж пьяный с ножом полез. Я его толкнул… неудачно. Он головой о кирпич шмякнулся. Насмерть. Я с перепугу убежал. Как до утра дожил, не знаю. Я вообще там случайно оказался, у меня машина днем барахлила, хотел посмотреть, в чем дело. У нас тогда охраны не было.

Страх отступил, говорить ему стало легче. Он сделал небольшой шаг назад, и Настя машинально к нему придвинулась.

На самом деле все было не так, конечно. Бомж забрел на территорию, это верно, но так перепугался, увидев Толю, что ему до сих пор было смешно.

Он ударил бомжа просто так, от скуки, от безнаказанности. Бомж вонял, и бить его было противно. И потом, когда он понял, что бомж не дышит, ему стало противно находиться рядом с ним, и позднее, когда Анатолий холодел от страха, боясь, что кто-то мог его видеть, он помнил вонь, исходящую от бомжа.

А вот про то, что едва дожил до утра, сказал чистую правду. Ничего в его жизни не было страшнее той ночи, когда ему все чудилось, что сейчас придут его арестовывать. Бог даст, и не будет.

Тогда к матери пришла подружка. Они пили водку, тихо смеялись за стеной, выходили курить. Ему очень хотелось заснуть, а они мешали. Старались не шуметь и говорить тихо, просто он прислушивался к каждому шороху и мечтал, чтобы подружка эта провалилась сквозь землю, потихоньку матерился и постоянно включал бра, разглядывая костяшки пальцев. Ни синяков, ни ссадин не осталось, невозможно было доказать, что он кого-то ударил, и он успокаивался ненадолго. Он даже начинал дремать, но за стенкой вновь слышался тихий смех, он просыпался, матерился вполголоса и снова рассматривал свои руки.

Потом, когда подружка ушла, а мать наконец выключила свет в своей комнате, он сидел до утра на кухне, изредка выходя курить на лестницу, как недавно мать с подружкой. Даже не сидел – стоял у окна, рассматривая вход в подъезд и замирая, когда издалека доносился шум моторов проезжающих мимо дома машин.

– Короче, тогда все обошлось. Менты поспрашивали, кто из наших ночью на территории был, никого не было, они и отстали. А две недели назад мне позвонил… Заказчик. Там, видишь ли, камера висела, только Заказчик запись уничтожил. То есть не уничтожил, конечно, просто ментам не отдал. И он велел, чтобы я тебя убил. Вот такие дела, Настя. – Анатолий опять чуть отступил, и она придвинулась к нему.

– Кто Заказчик?

– Это я тебе потом скажу. Обязательно его назову, только… чуть позже. Сейчас давай думать, что нам делать.

– И ты готов опять убивать из-за того, что у кого-то есть запись? Ты что, агент КГБ, спецподготовку прошел? Да тебя же поймают обязательно. Если ты тогда защищался, тебе ничего не будет.

– Да-а? – удивился он. – Много ты знаешь случаев, когда за самооборону оправдывают? Нет, я в тюрьму не хочу.

– Так ты туда быстрее попадешь.

– Нет, – покачал он головой и неожиданно улыбнулся. – Не попаду.

Они находились уже у его машины.

Настя не успела заметить, как дернулась его рука. Она ничего не успела понять, согнувшись от дикой, неправдоподобной боли. Она не знала, что бывает такая чудовищная боль.

Он не дал ей согнуться совсем, подхватив под руку. Впихнул ее на заднее сиденье, посмотрел, как она ловит ртом воздух, огляделся – все спокойно. Никто не обращал на него внимания, да и обращать было почти некому, все давно дома, у телевизора.

– Отдыхай пока, – бросил Анатолий скрючившейся Насте. Обошел машину, насвистывая какой-то мотивчик, и уселся на водительское место. – Отдыхай. И без фокусов. Сделаешь все как надо, останешься живой и здоровой.

Боль медленно отпускала. Настя смогла вздохнуть, вытерла левой рукой выступившие слезы и поняла, что правой рукой судорожно сжимает в кармане сердоликового слоника.

Ракитин пришел в себя сразу и вспомнил, как шел вдоль многоподъездного дома со стороны двора. Он только не понял, что находится в собственной машине, один, и по крыше еле слышно барабанит легкий осенний дождь. Голова была налита вязкой тяжестью, рук он совсем не чувствовал, они были связаны за спиной. Он попробовал пошевелиться, с трудом повернулся, пытаясь сесть на сиденье. Понимал, что времени в обрез, но спасительные мысли не спешили прийти в голову, и он словно со стороны наблюдал, как истекают последние минуты его одиночества.

Дождь перестал, легко шуршала листва под ветром. Он опять попробовал пошевелиться и почувствовал под ногой выпуклость на недавно купленном коврике. Нужно думать, как спастись, а он пытался понять, что за предмет валяется под его ботинком.

Он вспомнил и мгновенно наполнился липким страхом, что не успеет, не сможет воспользоваться шансом, который ему послал господь, не иначе.

Это был складной нож. С месяц назад они с Ларисой ездили в лес. Просто так, даже не за грибами. Разожгли маленький костерок, жарили на нем сосиски, пытались запечь картошку, но картошка не пропеклась, и ее пришлось выбросить. Потом Лариса срезала его ножом ветки с желтыми и красными листьями для зимнего букета и, укладывая ветки на заднее сиденье, потеряла нож.

Ракитину очень хотелось домой, ему надоело в мокром лесу, у него было много работы, он увольнялся и должен был переделать кучу дел до своего увольнения.

– Черт с ним, с ножом, – сказал он. – Найдется.

Сейчас нож нашелся, и только в нем было его спасение. Ему казалось, что прошли часы, пока он пытался достать нож связанными сзади руками. Временами Ракитин думал, что все бесполезно, что господь просто решил над ним жестоко поиздеваться, но все равно заставлял себя корежиться между сиденьями.

Потом он долго, холодея от страха, что не успеет, прилаживал нож, пытаясь разрезать то, чем стянуты руки. Когда наконец руки разъехались в стороны и он тер их, совершенно онемевшие, одну о другую, они были все в крови, и Денис мимолетно отметил, что, к счастью, не задел ножом вены.

Руки были связаны простой бельевой веревкой. Когда-то давно такие веревки были натянуты на балконе в родительской квартире. Ракитин сунул обрезки за спину, поудобнее перехватил нож и привалился к сиденью.

Теперь оставалось только ждать.

Клавдия Ивановна рванулась к девочке, запричитала, собака невозмутимо переместилась, отрезая ей путь к детям, а маленький Иван шагнул вперед, загораживая Дашу.

– Дашенька, деточка, ну как же так? Солнышко мое… – всхлипнула Клавдия. Лариса специально пригляделась – слезы по ее лицу текли самые настоящие.