– О! Отлично. Пожелания?

В ресторане расслабленная, домашняя атмосфера и гуманные цены. «Второй Марокко» – так назвал его журнал.

– Я ничего не боюсь. Готова заказать ваш лучший салат, ваше любимое горячее и бокал напитка, который идеально подойдет к каждому из блюд.

Посмотрите-ка, как я бросаюсь деньгами направо и налево, словно наследница нефтяной империи. Хотя бы один раз я могу это сделать без угрызений совести, потому что Джон предложил купить детям новые ботинки для школы, а они стоят, как два таких ужина.

– У меня сотни любимых блюд, но я постараюсь. Или, знаете, – она отводит взгляд и наклоняется ко мне, – шеф может приготовить для вас что-то особенное, если я передам ему ваши слова.

Я краснею. При слове «шеф» головы сразу трех банкиров поворачиваются в мою сторону.

– Это было бы замечательно. Я уверена, что в любом случае останусь довольна.

– Я прослежу за этим, – говорит она и украдкой мне подмигивает.

Мужчина, у которого свидание, машет ей и окрикивает так громко, словно она не рядом, а в нескольких метрах. Она забирает у меня меню и поворачивается к моим соседям. Я достаю электронную книгу со скаченной как раз для таких торжественных случаев Энн Пэтчетт[66]. Я не разбрасываюсь ее книгами, но это место и мой первый опыт ужина в одиночестве стоят того.

Повествование мисс Пэтчетт вскоре сопровождается очень нежным на вкус белым вином и салатом из сладкой свежей моркови, поджаренного до хрустящей корочки нута, мяты и умеренно острой заправки из меда и уксуса. Я съедаю абсолютно все и, положив в рот последний горошек, жду момента, когда мои соседи по столу сконцентрируются на своих блюдах, поднимаю тарелку к губам и бесстыдно слизываю с нее последнюю капельку липкой острой заправки. Опускаю тарелку и украдкой смотрю по сторонам, чтобы удостовериться, что никто меня не видел. Но меня заметили – и не кто-то, а человек с кухни, одетый во все белое. Он подталкивает шефа локтем, что-то говорит ему и показывает на меня.

Я отвожу взгляд, но шеф – крупный, лысый, татуированный мужчина, с которым я не хотела бы пересечься в темном переулке, откладывает тряпку, которой протирал стол, и выходит ко мне, подняв перегородку между кухней и залом.

– Значит, вам понравился салат, – говорит он мне с сильнейшим акцентом, который мне не знаком. Могу лишь предположить, что это какие-то периферийные районы страны.

Я краснею, но быстро решаю убрать с лица глупую улыбку. Во-первых, я больше никогда никого из них не увижу, а во‐вторых, я в самом деле прекрасно выгляжу в этом платье, что подтвердили неоднократные красноречивые взгляды инвестиционного банкира на десять лет меня младше.

– Понравился. И я надеюсь, вы приготовите что-то особенное в продолжение.

– Как вы относитесь к баранине?

– Очень хорошо.

– Вы торопитесь? – спрашивает он, бросив взгляд на людей, сидящих сбоку от меня. Они все замолчали и с интересом смотрят на нас.

– Совсем нет.

– Хорошо. Тогда идите садитесь сюда. – Он уже было повернулся и ушел на кухню, но остановился и усадил меня на барный стул за стойкой прямо перед собой. – Сегодня скучно – пришли сплошь робкие курицееды, прочитавшие обо мне в «Нью-Йоркере».

– И я прочитала про вас в «Нью-Йоркере».

Он улыбнулся.

– А я решил, вы просто зашли с улицы. Я сейчас налью вам серого вина.

Звучит ужасно, но я киваю и начинаю морально готовиться. К счастью, вино не серое, а розоватое с цитрусовым ароматом. Бутылка холодная, покрыта конденсатом, и моя официантка наливает второй бокал шефу, а он – щедрую дегустационную порцию ей. Все, что осталось в бутылке, ставят передо мной, чтобы скрасить мне время ожидания, пока он готовит.

Я забываю про свою книгу и смотрю, как он работает – тихо и расслабленно. Нередко он толкает своих помощников локтем – так он общается с ними, не говоря ни слова. Листки с заказами плывут мимо него со страшной скоростью – вижу, как одну за другой уносят пять тарелок с одним и тем же блюдом. Все они – точные копии друг друга. Оглядываюсь – банкиры заказывают еще вина, а парочка просит счет. Я продолжаю наблюдать и ждать. Время от времени шеф кладет передо мной на дегустацию маленькие ложечки с едой: одну оливку, полоску консервированного лимона, густой соленый томатный соус, который очень отдаленно напоминает итальянское рагу. Наконец, когда я уже потеряла счет времени и проголодалась, а бокал мой почти опустел, мне приносят тарелку.

На ней – кольцо из чередующихся четвертинок вареных яиц и миниатюрных тефтелей из баранины. Оно служит береговой линией томатному соусу со стручковой фасолью, на котором выложен ярко-зеленый соус тапенада[67]*. Рядом с тарелкой располагают маленький кувшин, в котором стоят жареные фаршированные сардины.

Я безмолвно смотрю на тарелку, а затем поднимаю взгляд на шефа. «Ешьте, сейчас же!» – торопит он меня. Я повинуюсь. Вкус феноменальный. Все имеет аромат какой-то незнакомой мне приправы с дымком, которую я никогда раньше не пробовала. А какой невероятно выраженный и полный вкус у томатов, петрушки, баранины и яиц! Сардины можно есть, как картошку-фри. Я беру вторую, макаю ее в соус, и шеф одобрительно кивает.

Он занят и почти не разговаривает со мной, пока я ем, но следит за тем, чтобы мой бокал не пустел, и постоянно подливает в него по паре сантиметров серого вина. И когда я доедаю последний кусочек кюфты и все сардины, он что-то говорит официантке, и через десять минут она приносит мне большой кусок гранатового пирога с розовой водой.

Я ем его из последних сил и расплачиваюсь. К этому моменту мне не очень приятно, потому что я перебрала с едой, но очень приятно, потому что я перебрала с вином. Я произношу какие-то невнятные и нелепые благодарности шефу и официантке и медленно, осторожно выхожу на улицу. Для меня время уже позднее, но для Нью-Йорка – нет. Все куда-то идут, встречаются, целуются – быстро, мимоходом или долго, радуясь встрече и не смущаясь прохожих. Я думаю, что тоже хотела бы встретиться с кем-нибудь и долго целоваться. Я бы хотела куда-то идти. Не домой, к Талии, а на встречу с кем-то, кому я могла бы рассказать об этом сногсшибательном ужине, сером вине, полуизвестном, молчаливом, но эксцентричном шефе. Я не хочу впустую растратить эту идеальную комбинацию сытости и алкогольной интоксикации. Я хочу идти по длинному, бесконечному авеню и говорить, говорить, говорить до самого восхода солнца, потому что это – Нью-Йорк, а я – в отпуске, и жизнь так хороша… так невозможно хороша!

Само собой разумеется, я пишу Дэниэлу.