первых наших дней желаньем твоим нераздельно,

Страстью единою я и попеченьем была.

Но благородство твое, не давшее сбыться надеждам,

360 Равной заслуги себе не дождалося в ответ.

Ненавистью воздаю за любовь, изменой за верность,

Я поношеньем хвале, ласке — обидой плачу.

Новую казнь, о супруг, отыщи[373], клинок свой исторгни,

Наземь утробу излей, плоть разорви колесом!

Кар я достойна таких, которы в дому тартарийском

Суд Радаманта обрек сонмы преступны сносить[374].

Так как, однако, досель от темных речей ты в сомненье,

Выслушай, в чем их суть, что мои значат слова.

Некогда я родила дитя, которому звезды

370 Древнего Нумы царя скиптром сулили владеть;

Также суля — но о том рыдать, а не молвить пристало —

Горе, увы! что виной станет он смерти твоей.

Ты, устрашен предсказаньем, велишь, чтоб войну завязала

Мать с утробой своей[375], чадо свое истребив.

Но природа, сильней всех угроз и всех увещаний[376],

Часть самой себя бросить не в силах была.

Лгу я о смерти его; ты веришь. Бездумно ты веришь,

Но питалось дитя млеком чужого соска.

Так вот — виною назвать это можешь иль злодеяньем[377] —

380 Жив тот ребенок, жив до настоящего дня.

Сын твой — тот человек, чьим делам, чьему остроумью

Ты дивился не раз, чьи ты слова похвалял.

Сын твой — тот человек, кого вся превозносит вселенна,

Всякий край, что лежит под поясами семью[378].

Сын твой — тот человек, о ком и враждебность и зависть

Вместе с Молвою самой ложь побоятся сказать.

Сын твой — тот человек, чью красу умножить Природе,

Чью умножить казну больше Фортуне невмочь.

Сын твой — тот человек, чьей победы стыдиться не должен

390 Ни карфагенский град, ни Ганнибалов народ.

Сын твой — тот человек, кого воссевшим на царском

Троне ты зришь, и честной скипетр во длани его.

Все звездочета слова с предначертанным, видишь, сбылися

Ныне исходом — твои судьбы остались одни,

И, теченье свое роковое свершая, светила

Должной чредою в свой срок судьбы твои принесут».

Муж цепенеет, словам ее долго не в силах поверить:

Слишком диковинными мнились событья сии.

В длительном он безмолвье, смущен, тогда перенесся

400 Всем своим существом в разума тайный чертог.

Призван к совету ум осмотрительный; весь перенесшись

Внутрь себя, человек настороженно стоит.

Взвесив в подробностях все, к веселью он чувствует повод

И начинает любить собственных бедствий вину.

Взяв во вниманье свой род с его славой и честью высокой

И презирая свою гибель, он так говорит:

«Радость святая моя, подруга моя дорогая,

Пени оставь, удержи слезы, боязнь умири[379].

Дело твое я грехом не почту; обманом прекрасным

410 И благородною ты мужу изменой мила.

Быть приведенною ты не страшись к взыскательным судьям:

В искренности твоего дела — защита тебе.

Пусть и сама ты смолчишь — за тебя все скажет Природа;

Право — оратор твой, и Благочестие с ним.

И риторические наводить не нужно расцветки:

Вдоволь сил у тебя, чтоб эту тяжбу вести.

Матерью ты была; вели тебя жалость и нежность;

Презрев Медею, пример ты с Пенелопы брала.

Прав я был бы, боясь, что руки, казнившие чадо,

420 Столь же легко и мою могут исполнить судьбу.

Но подобало спасти властителя града и мира,

Просто смерть причинив лишь одному старику.

С деревом старым я схож: побег, от корней его взросший,

Будут беречь[380], но само, срублено, сгинет оно.

Долгие лета подаст сей побег материнскому древу:

Так и мое бытие сын мой надолго продлит.

Дивная новость: ущерб полезный, счастливое горе;

Видишь, одно с другим в доле смешалось моей.

Мыслит Фортуна явить согласье тому и другому,

430 Дабы от крови моей муж скиптроносный взошел.

Неблагодарными быть за божьи щедроты не должно:

Радости полный дух щедрым любезен богам[381].

Только великим трудом дается великое людям[382];

Бранью флегрейскою встарь небо Юпитер стяжал[383].

Чтобы владыкою мне и отцом царя называться,

Славу прозванья сего смертью моею куплю.

Но, умирая, я не умру и, весь уцелевши,

Весь я в сыне таком изнова буду рожден.

Ты о вещах, из истока сюда рокового сходящих[384],

440 Не говори, что сбылись ложью иль ковом твоим:

Губит меня Судьба, Судьба того сохранила,

Кто, мнишь, тобой сохранен: все по закону течет.

Лахесис терпит пока, покамест еще утомленным

Перстом вытягивает нить, что порваться грозит,

Хочется поговорить и перед собою увидеть

Мужа, что от богов миру поставлен главой.

Если хоть раз обниму, хоть раз поцелую я сына,

Сим удовольствуюсь я жизни пределом моей.

Радостным я в Элизий приду, к племенам погребенным,

450 В Хаос, стигийского где бледный Юпитера край»[385].

Вот к Палатинской они твердыне на высях тарпейских

Всходят[386], извилистою движась стезею вдвоем.

С достопочтенными здесь отцами Отцеубийца

О благоденстве всего города держит совет,

Чтоб законам не пасть, не рухнуть сенатскому чину,

Рима величью пребыть, славе державной стоять.

Внутрь ступивши, они пленились бы пышностью зданья,

Если бы в путь их вела менее важная цель.

Идут к владыке они — нескоро, с великим усильем,

460 Ибо отвсюду он был тесной обступлен толпой.

Но, пробиваясь в клубах народных, они достигают

И до кресел вельмож, и до престола царей.

Матери в сретенье тут (ведь не был отец ему ведом)

С трона властительского Отцеубийца встает,

И, величье свое и державную гордость отбросив,

Весь отдается тому, матери чтоб услужить.

С нею идет, поддержать ее ласковой ищет рукою,

Ласково с ней говорит, ласково внемлет речам;

Не забывая своей породы, приемлет, однако,

470 Рабский облик в тот миг высокомощная власть.

Та ему: «С места