Но справедливостию лучше наименовать.

Пусть же (я зависти чужд) прозирающим будущность лавром[360]

Кудри увьются твои: оный пристал им венец[361];

Пусть же (я зависти чужд) полетишь в колеснице блестящей,

И ликовствующий Рим ввысь твое имя взнесет[362].

Мздою великой зову триумф, что дан тебе Римом,

250 Но величайшим я чту мной предлагаемый дар:

Ставлю над римской тебя державой, доселе моею;

Море и ширь земель — вот мой подарок тебе».

Юноша был поражен и — вот редчайшая доблесть —

Честью оказанною был он в печаль погружен.

Но пока он в отказе упорствует — вот уж чредою

Пышною шествие к ним: тут и народ, и отцы;

Царь со своей головы — хоть противится тот — диадемой

Юноши темя венчав, скипетр влагает во длань.

Вот уж в трабею одет, вот со всякою царской приметой

260 Людям он предстает. Рим принимает его,

И, на коней белоснежных взойдя, при плеске сената,

К Капитолийскому он держит Юпитеру путь[363].

Стало известно — молва о том разливалась нескудно —

Любящей матери, что властвовать стал ее сын.

С этою вестью любовь и нежность ее взволновали;

От ликованья сего чуть не скончалась она.

Радость, однако ее излилась благочестная в плаче,

Коему скорбь и беда чаще бывают виной.

Почестям сына когда сполна воздала она славу,

270 В благопристойный предел радость свою заключив,

Словно как в тайный покой своего введенная сердца,

Молкнет в раздумьях она, что же ей делать теперь.

Дивно астролога ей предреченье, Судьбы начертанье

Дивно, и видит она: истина скрыта в звездах.

Вот уж в прошедшем она указаний на будущность ищет,

Веря, что дальше пойдет все предреченным путем.

Так как это дает ей уверенность в смерти супруга,

Уж неподдельный теперь страх ощущает жена.

Мыслит о славе она сыновней, о мужней кончине,

280 Радостию и тоской попеременно полна.

Если мужа иль все, что было ей в муже усладой,

Представляет она перед очами ума,

Грудь ее, коей утеху вливали событья счастливы,

Домом себе сотворить силятся скорбь и тоска.

Если сын ей на ум придет, любви материнской

В виде предстанет таком, что невозможен тут гнев;

Если ж супружеская любовь и брачные узы[364],

Жизнь беспорочная ей, неоскверненная честь —

Лучше б ей ввек не рожать; и сын и владычество сына

290 Ей не любезны, и нет более матери в ней.

Иль вдруг смирит суровость в себе, и матерью станет

Нежной, и мужа тогда одолевает в ней сын[365].

Радость и скорбь чередуя, она, плачевно-блаженна,

Мыслит о сладкой Судьбе и о несчастии злом.

Полна тревоги она и смятенья, в желанье двойчатом

Зыблется; ярую брань матерь с женою ведет[366].

Если бы Парок могла предварить на поприще вечном,

Мужу в замену — себя Судьбам хотела б отдать;

Неумолимой Судьбе, однако, и Лахесис грозной

300 Только предписанною шествовать можно стезей.

Муж занимает ее, снедаему тяжкой заботой:

Мысля о судьбах его, сна не вкушает она;

И при виде того, чья судьба ей зрелася близко,

Истой сабинской полна нежностью[367], стонет она,

Долго таимы, теперь свободной стезею, как войска

Тесно сомкнутый строй, слезы текут у нее[368].

Муж цепенеет, узрев ее плач, прорвавшийся бурно,

Чуя, что некая здесь скрыта в безмолвье беда.

Взять в объятья ее спешит он и вопрошает,

310 Нежно лобзая жену милую, в чем ее скорбь.

Но она ничего; он льнет и крепко сжимает,

Он настойчив и тверд, он умножает мольбы.

Чем она горше молчит, тем сильней его подозренье,

Ибо пред натиском сим все ж она медлит сказать.

Святостью брака и верностью он заклинает супружней[369]

Молвить, в чем ее скорбь и от причин каковых.

Коль для раздумья предмет, пусть в надежный слух он вольется,

Коль преступленье — принять любящий сможет супруг.

Так, побуждаемая законами брака признаться

320 В том, что было бы ей благоприятней скрывать,

Молвит: «Пеняю не зря на тебя, о матерь-Природа,

Свой к совершенству вовек не приводившая труд[370].

Женщиной я рождена — и от этого дар твой скудеет:

В сем отношенье твоя ласковость умалена.

Пол мой — тот, которому нрав простодушный враждебен,

Коему стыд незнаком, коему верность чужда.

Пол мой — тот, гнусна которому всякая честность,

Тот, что всякий грех провозглашает своим.

Если угодно богам, пусть исчезнет род беззаконный,

330 Пусть мужчина живет в мире своем для себя.

Пагубный ветер, бурун набухший и ярая битва

Столько, как злая жена, не учиняют убийств.

Есть у растений, у древ семена, которыми вечно

Жизнь они длят, без конца свой продолжаючи род.

Так вот, в подобие им, злодеяния всякого корень,

Семя и вещество зла в себе прячет жена.

Если воротится к нам простодушья старинного время,

Если находчивости сгинет лукавыя дух,

Женщина восстановить вредоносные сможет искусства

340 И, коль придется, коварств новые виды создать.

Кротким порою и лев бывает, отбросив свирепость[371],

Миролюбивы порой видятся тигр и медведь;

Женщина только одна стоит в злодеянии твердо,

Не изменяя ни в чем злобной природе своей.

Если б какая жена со своим рассталася полом,

Вран белоснежный тогда б меньшей диковиной был[372].

Но почему природный изъян или присущие нравы

В грузе злодейства сего я тороплюсь обвинить?

Всякую скверну, и зло, и жестокость, свершенную мною,

350 Гнусная, я приписать полу стремлюсь моему.

Довода чистого нет, чтоб вину мою приукрасить,

И не находит мой грех, чем бы прикрыться ему.

О супруг мой, в обман столь долго вводимый! ты верил

Той жене, что врагом, а не женою была.

Может, уступчивостью и вниманием ласковым сердце

Думал мое ты снискать, думал к себе преклонить.

С