сего сойди, снизойди благодушно

К матери; молвить тебе некое слово хочу.

Дай мне немножко тебя, сынок, ненадолго у тяжких

Дел себя укради; пусть их свершает сенат.

Пусть твой заботливый ум, посвященный мироправленью,

Ныне сложит с себя хоть бы отчасти свой груз.

Пусть бережет себя Рим, на силы свои опираясь,

Пусть иногда без царя учится быть своего.

Вот мольба и приказ: царя молю, сыну велю я;

480 Над детьми вручена любящей матери власть.

Так отступи ж от толпы и присущего толпам волненья;

Не подобает совет в сонмах народных держать.

Должно высоким делам укрываться сродным величьем;

Прямо народу предстать небезопасно для них».

Так отходят они на место, что тайным раздумьям

Отведено, где стоят долго безмолвье и тишь.

Все, что свершается там потаенно, глубоко, высоко,

В уши твои, о Молва злобная, не попадет.

Внемлет и царским делам, и сходбищам тайным сената

490 Сей предел и во тьме их погребает навек.

Сели отец там и мать, и сын их сел между ними.

Первой своим речам путь открывает жена:

«Сын мой, чья доблесть и ум, краса и высокая сила

Звездными метами мне были предвозвещены,

Лишь о заслугах твоих я помыслю и жизни блестящей,

Радуюсь я за тебя, радуюсь и за себя.

Если б откуда ко мне и могла подкрасться надменность,

Подлинно, только твоей славой гордилась бы я.

Ромуловым возвратил ты сынам старинную вольность,

500 Вновь дерзнула она голову вздеть над землей[387].

Некогда силою тех законов, что вечность диктует,

Был на правление ты веку обещан сему;

Наши оправдываешь времена, возвращаешь нас к злату

Древнему[388] и не велишь слыть нам железной порой.

Щедрой Природы рукой поставлен был ты над миром;

В этом даренье одном все тебе разом дано;

Не сохранив никаких щедрот на дальнейшие годы,

Наша дарительница чуть не осталась без средств.

Строгому пусть уж никто не дивится Юстиниану;

510 Впредь Катоном своим пусть не бахвалится Рим.

Коли в Августов век пребывал народ в благоденстве,

Прежнего не скудней наших величье времен.

Верность познала я звезд небесных: занятьям халдейским

И ассирийским трудам[389] разум могучий присущ.

Сказано: греков умом превзойдешь ты — и вот, превосходишь;

В Марсе окрепнешь — окреп; скипетр добудешь — добыл.

Хоть, однако, главу возвышенную в звездах скрываешь[390],

Хоть над родом людским ты управитель и царь,

Недоставало еще одного, чтоб полным явилось

520 Счастье: родителя ты ввек своего не видал.

Но, желаньям твоим служа, печется Фортуна,

Дабы слава твоя не умалялась ни в чем.

Вот он, вот твой отец — познай же его ты и узри —

Тот, что от плоти своей подал тебе бытие!»

Сын восстает, встает и отец, сливают лобзанья,

И не удерживает слез ни один, ни другой.

Долго в тесных они пребывают, сплетшись, объятьях,

И святая любовь сродные нежит сердца.

Неутолимо отец глядит и глядит на любезный

530 Лик[391], вперенных очей с юноши не отводя.

И, столь великой красы на чудо взирая, такую

Речь он стремит, изумлен или же возвеселен:

«Воинства нашего честь драгая, рассудка и правды

Неколебимый оплот и нерушимая крепь,

Сын мой — но, может быть, мне не пристало отчее имя:

Жестокосердый отец — боле уже не отец.

Сын мой, признаюсь, когда тебя носила во чреве

Матерь, в ту пору тебе смертный пришел приговор;

Да, приговор: я велел, желая зрелые годы,

540 В полную силу когда вступишь ты, предотвратить.

Кара близка уж тому, кто виной никакой не запятнан,

Отчим свершен языком безотлагательный суд.

Но непреложный чин и вещей предначертаны связи

Рушат суетный труд всех ухищрений людских;

Отрок спасен, дабы миром ему безмятежно владычить,

В стенах, Ромуловой дланью созданных, царить.

Если бы Римом владел человек, несдержно свирепый,

Все дела его мог он бы дотла разорить.

Чтобы мир не погиб, тебе, прямодушия другу,

550 В мудрой заботе своей Лаций Юпитер вручил.

Завоевателя меч и свободу быть вредоносным

Кротостию заменил и состраданием ты;

Кротко вселенною всей, умом властительно правя,

По справедливости ты имя правителя взял[392].

Внутреннего подчинил ты себе человека, порочной

Плоти блуждания ты строгим законом смирил.

Крепко себя ты хранишь, во младости старцу подобный,

Не беззаботно себя, но многоумно ведешь.

Жизнь захотел совершать ты в твердых границах Природы[393],

560 Хоть и имеешь ты власть, чтобы бразды отпустить.

В спесь от своей не впав красоты, от богатства — в беспутство,

Не покидаешь стези, что начертал тебе ум.

Хоть широка твоя власть и вольно потакать вожделеньям,

В тесных свое бытие ты водворил рубежах.

Вот потому, отложив на время заботы небесны,

С вящей приязнью твоим боги внимают мольбам.

Сам родитель богов[394], когда ты великого ищешь,

Хоть поспешает, все мнит нерасторопным себя.

Многообразным тебя убранством красы наделяя,

570 Обе Юпитер руки занял в даянье даров.

Сладок румянец лица, в груди обильные силы,

В речи язык искушен, длань в ратоборстве крепка.

Чтобы, однако, глупец не молвил и сам не поверил,

Что в человеческих есть некая прочность делах,

Между успехов твоих и радостного благоденства

Будет злосчастный один, черный один уголок:

Сын, меня ты убьешь: Сестер непреложною пряжей[395]

От начала времен был этот грех утвержден.

Определенной давно Судьбы закон и жестокость

580 На судьбину мою руки простерли твои.

Но десницу, не ум, о сын, ты ярости ссудишь,

В час тот духом чужим будет твой дрот устремлен.

Силой своей небосвод, светил божественных тропы

Горние пагубой стать властно понудят тебя.

Пагубой стать понудят тебя, и явною будет

Вышних провинность в твоем немилосердье к отцу.

Парок устойчивый ход и незыблемая неизбежность

Будут в ответе одни за убиенье мое.