– Хорошо.

Она спрятала все средства для уборки в небольшой чуланчик. Фрэнк слышал, как в отдалении грохочут ведрами еще две уборщицы – школа была слишком большой для одного человека. В голове словно блохи скакали мысли – он ведь не приготовил материалы, с чего начинать? Он никогда не обучал иностранцев. Она уже немного говорит и неплохо понимает, если говорить медленно и глядя на нее. Пожалуй, нужно обогащать лексику и немного поправить грамматику. Ладно, что-нибудь придумают.

Молча они вошли в кабинет, Фрэнк кивнул на кресло перед своим столом.

– Кофе? – предложил он.

Нина отрицательно покачала головой:

– Спасибо.

Фрэнк, сев за стол и привычно положив на него левую руку, вдруг почувствовал смущение.

– У вас есть любимое стихотворение? – вдруг спросил он.

Да, наверное, будет правильно начать с литературы, она ведь учительница. Невероятно, учительница, которая вынуждена мыть полы!

– Да, – кивнула Нина.

– Прочитайте мне его.

– Но оно на русском!

– Давайте переведем.

Он пододвинул к Нине старый потрепанный словарь, который ему удалось раздобыть в букинистическом магазине в соседнем городке, где училось довольно много русских студентов.

– Как оно называется? – спросил он.

– Жди меня, – без колебаний ответила Нина.

Она, человек, прочитавший практически всю русскую классику и написавший диссертацию по поэзии Серебряного века, отчего-то больше всего любила именно это стихотворение Симонова. Не только из-за содержания, а потому что история стихотворения перекликалась с историей ее собственной жизни.

Ведь Симонов вначале посвятил этот манифест любви и надежды жене – актрисе Валентине Серовой, а затем отозвал посвящение. Странным образом остывшая страсть нашла в ней отклик, ведь у нее тоже было чувство такой силы и чистоты, что могло бы затронуть миллионы душ, обладай она хотя бы каплей таланта Симонова. А затем это чувство ушло. Но не из-за предательства и измен, а по странной воле кого-то сверху.

– Жди меня, и я вернусь, только очень жди, – тихонько начала Нина.

Глаза немедленно наполнились слезами – интимная лирика и воспоминания о собственном счастье, что никогда не повторится, да и накопившаяся усталость дали о себе знать. Она посмотрела в окно в тщетной попытке скрыть слезы, но Фрэнк их заметил и деликатно отвел глаза, вслушиваясь в рычащую мелодику незнакомого языка и пытаясь услышать в нем знакомые ноты.

Кроткий мелодичный голос Нины набирал силу, и Фрэнку начало казаться, что через нее говорят сотни, тысячи женщин. Интересно, о чем этот стих?

Нина тем временем неожиданно перешла почти на шепот.

Оба молчали. Вдалеке на школьной парковке зарычали первые моторы – приезжают старшеклассники из соседнего городка, надеются покурить за школой, пока никто не видит. Фрэнку не хотелось нарушать странное очарование.

– О чем это стихотворение?

– Это поэт, который пошел на войну, написал своей жене с просьбой его дождаться.

– Дождаться? А что она могла сделать? Изменить? – удивился Фрэнк.

– Не только, – тряхнула головой Нина, слов не хватало, чтобы высказать свои чувства и эмоции, и это впервые задело по-настоящему.

О любимом предмете она могла говорить часами, и ей очень хотелось, чтобы этот невзрачный человек понял то, что почти восемьдесят лет тому назад хотел донести Константин Симонов, вернувшийся со своей первой поездки на фронт и увидевший собственными глазами все ужасы войны.

– Wait for me, and I’ll be back, But wait for me very… – Нина запнулась, почувствовав, что не сможет правильно перевести фразу, и отчего-то отчаянно смутившись.

Быстрый стук в дверь, стук створки, ударившейся о стену, и одуряющий запах недорогой парфюмерии.

– Нина?

Очарование рассеялось, Нина вскочила с кресла, развернулась и уставилась на Богдану. Та была при полном параде – высокие каблуки, более чем щедрое декольте, слишком густой для утра макияж и белоснежные зубы, придававшие ей определенное сходство с молодой норовистой кобылкой. Наверное, пришла забирать документы из школы, кажется, вчера она говорила о том, что переводит свою дочь в частное заведение.

– Ты что тут делаешь?

За спиной Богданы маячила свежевыкрашенная в рыжеватый оттенок челка ее мужа Джорджа, он улыбался во весь рот и жизнерадостно выкрикнул:

– Хеллоу, Нина, как дела?

Та не успела ответить, как Богдана, бросив заинтересованный взгляд на Фрэнка, уже успевшего встать и наблюдающего за всей этой картиной, прошептала драматическим шепотом:

– Ты что это, с этим калекой шуры-муры завела?

– Почему калекой? – опешила Нина, кроме Рози, Фрэнк казался ей самым здоровым человеком из всех, кого она здесь встретила.

– Ну как, у него ж рука больная, Жоржик говорил, что ее в комбайн или еще куда-то затянуло, я не поняла. – Богдана тут же обернулась к мужу и помахала ему ручкой, радостно смеясь: – Да, дорогой?

Тот, игнорируя супругу, бочком протиснулся в кабинет и решительно направился к Фрэнку, протягивая ему руку и начиная что-то быстро и напористо говорить. Штраф в пятьсот долларов платить отчаянно не хотелось, и он надеялся договориться с директором, списать все на дуру жену и клятвенно пообещать, что в будущем это не повторится. Он притащил с собой и супругу, чтобы убедить директора, что она раскаялась и они действуют единым фронтом.

– Вот урод завистливый, – жарко прошептала Богдана, подходя настолько близко к Нине, что та почувствовала мятный запах жвачки и теплую слюну, попавшую ей на щеку.

– Почему? – Нина бросила полный отчаяния взгляд на Фрэнка, но тот уже попал в оборот к энергичному Джорджу, успевшему оттеснить его к окну и говорящему что-то на повышенных тонах.