поэтому за «объявлением» угрозы неизбежно должно следовать предложение рецептов её предотвращения или преодоления [Соловей В. 2015: 191]. Аптекарь «зашивает» в свое послание мысль, что выход существует, и он готов его указать. Только он, Аптекарь, может дать уставшим от внутридисциплинарного хаоса коллегам столь чаемую ими определённость, называя врагов и друзей, определяя «правильное» и «дурное». Надо лишь поддержать его вариант резолюции, где путь к преодолению хаоса лежит через минимизацию этнологии – «буржуазного суррогата обществоведения» [Стенограмма 2014: 252].

* * *

Специфика ситуации в этнологии на исходе 1920-х годов заключалась в сохранении определенной теоретической и ценностной полифонии. Отчетливая конфигурация «свой – чужой» еще не сложилась, поэтому прямолинейные формы убеждения образца 1930-х годов с превалировавшим мифом о «врагах народа» оказались малоэффективными, что и показал пример незадачливого пропагандиста Маторина.

Вместе с тем, возможность политико-идеологического и интеллектуального компромисса сокращалась подобно шагреневой коже. Академический стиль научной полемики, коммуникации и убеждения был близок к исчерпанию. По ходу совещания носители этого стиля (П. Ф. Преображенский, В. Г. Богораз, Б. А. Куфтин, В. В. Бунак) фактически оказались в интеллектуальной резервации. Рациональная аргументация все заметнее обесценивалась по мере формирования «спирали молчания» и фактического отключения логико-дискурсивного уровня дискуссии.

В идеологически разогревающемся контексте не оставалось места для ценностно-нейтрального знания, научной объективности и даже для личной невовлеченности в процесс формирования нового социального качества науки – «советской этнографии». Неопределившихся попросту не могло быть. Им, как и определившимся «неправильно», грозила социальная смерть.

Но именно цеховое самоопределение составило серьезную проблему для конформистского большинства. Партийная линия в этнографии еще не была выработана, дисциплинарные рамки «советской этнографии» – не определены. В ситуации высокой неопределенности, а также усиливающейся психоэмоциональной нестабильности объективно востребованными оказались манипулятивные формы убеждения.

На подмостках этнографического совещания разыгрывался пропагандистский спектакль. Его модератором стал Аптекарь. Апелляция к эмоциям и дорассудочному знанию, игра на человеческих заблуждениях и когнитивистских стереотипах и основанная на них коммуникативная стратегия оказались самым эффективным ресурсом влияния. Аптекарь успешно разыграл четырехчастную манипулятивную схему: формирование предубеждения – доверие к коммуникатору – пропагандистское послание – контроль эмоций. Это позволило ему консолидировать молчаливое большинство вокруг собственного варианта резолюции по общим вопросам. Линия на минимизацию этнологии была обозначена, хотя и не в радикальном варианте (ликвидация её как дисциплины откладывалась), а в мягкой версии – её предметные рамки сузились до изучения доклассовых и раннеклассовых обществ.

Легко угадывалась логика «революционной» перестройки профессиональной коммуникации: от «оружия критики» к «критике оружием».

Литература:

Алымов, Арзютов 2014 – Алымов С. С., Арзютов Д. В. Марксистская этнография за семь дней: совещание этнографов Москвы и Ленинграда и дискуссии в советских социальных науках в 1920–1930-е годы // От классиков к марксизму: совещание этнографов Москвы и Ленинграда (5–11 апреля 1929 г.) / под ред. Д. В. Арзютова, С. С. Алымова, Д. Дж. Андерсона. СПб.: МАЭ РАН, 2014. (Серия “Кунсткамера – Архив” VII). С. 21–90.

Аронсон, Пратканис 2003 – Аронсон Э., Пратканис Э. Р. Эпоха пропаганды: Механизмы убеждения, повседневное использование и злоупотребление. СПб.: Прайм-ЕВРОЗНАК, 2003.

Миллер 1910 – Миллер В. Ф. Вступительное слово при открытии подсекции этнографии на XII съезде естествоиспытателей и врачей // Этнографическое обозрение. 1909. № 4. Кн. LXXXIII. М., 1910. С. 1–8.

Могилянский 1916 – Могилянский Н. М. Предмет и задачи этнографии // Живая старина. Отд. оттиск. Год XXV. Петроград, 1916. С. 1–22.

Соловей В. 2015 – Соловей В. Д. Абсолютное оружие. Основы психологической войны и медиаманипулирования. М.: Издательство “Э”, 2015.

Соловей 2004 – Соловей Т. Д. Власть и наука в России. Очерки университетской этнографии в дисциплинарном контексте (XIX – начало XXI вв.) М.: Прометей, 2004.

Соловей 2010 – Соловей Т. Д. ОЛЕАЭ // Императорский Московский университет: 1755–1917: энциклопедический словарь / сост. А. Ю. Андреев, Д. А. Цыганков. М.: РОССПЭН, 2010. С. 517–518.

Стенограмма 2014 – Стенограмма совещания этнографов Москвы и Ленинграда (5–11 апреля 1929 г.) // От классиков к марксизму: совещание этнографов Москвы и Ленинграда (5–11 апреля 1929 г.) / под ред. Д. В. Арзютова, С. С. Алымова, Д. Дж. Андерсона. СПб.: МАЭ РАН, 2014. (Серия “Кунсткамера – Архив” VII). С. 91–496.

Meyergoff 1965 – Meyergoff A. The Strategy of Persuasion. The Use of Advertising Skills in Fighting Cold War. N.Y.: Coward. McCann, 1965.

Турьинская Христина Михалойвна

Африканские этнографические коллекции в музеях Швейцарии

Аннотация. Статья содержит обзор африканских этнографических коллекций в музеях Швейцарии. Автор специально останавливается на камерунских собраниях, в которых получили отражение стилевые комплексы двух основных ареалов традиционного искусства страны – культуры племен западнокамерунской саванны и культуры круга эджагам/экои камерунско-нигерийского пограничья. В практике работы современных музеев – на примере Базельского музея культур, музея Ритберг в Цюрихе, Женевского этнографического музея, музея Барбье-Мюллер в Женеве – предметы африканского искусства приобретают статус полноправных художественных произведений, оказываются в одном ряду с перворазрядными образцами высокой мировой культуры.

Ключевые слова: Швейцария, этнографические музеи, музеи искусства, африканские коллекции.

В музеях Швейцарии собраны уникальные, ценные коллекции по культуре народов мира, населяющих различные уголки нашей планеты, включая Африку. Страна, за всю историю не имевшая зависимых территорий, обладает превосходными собраниями, представляющими «экзотические» регионы, а швейцарские музеи соперничают с лучшими музеями тех европейских государств, которые до середины ХХ века являлись ведущими колониальными державами. Находящаяся буквально в центре культурной и научной жизни Европы, располагающая внушительными финансовыми и интеллектуальными ресурсами, Швейцария может похвастаться богатством и разнообразием «зарубежных» этнографических коллекций.

Африканские собрания занимают достойное место в музеях Швейцарии. Ведь любой крупный музей народоведения, претендующий на охват всего многообразия проявлений человеческой культуры на земном шаре, для полноты картины не может обойтись без коллекций из Африки – региона, который дает ценнейший материал для ответов на самые разные вопросы теории этнографии и истории культуры. Швейцарские коллекции по Африке, с другой стороны, представляют собой частный результат общей «музейной революции», которая происходила в течение ХХ века в глобальном масштабе и в целом коснулась этнографического собирательства и публичной презентации коллекций: предметы африканского искусства постепенно приобрели статус полноправных художественных произведений, оказались в одном ряду с перворазрядными образцами высокой мировой культуры.

Известный африканист и музеевед С. Я. Берзина отмечала, что ситуация в отношении к африканскому изобразительному и прикладному искусству в музеях Старого и Нового Света весьма показательна. «Во-первых, преодолены временные рамки. Ныне совершенно очевидно, что искусство Тропической Африки не может быть ограничено памятниками традиционного характера. В колониальный и постколониальный периоды искусство африканских стран продолжает развиваться в соответствии с новыми условиями жизни и возможностями творчества. Во-вторых, преодолен “этнографический