Несмотря на то что двуглавый орел не имел отношения к символике императорской власти в Византии, «в XV веке и Западной Европе в тамошней геральдике присутствовало представление о нем как о гербе „императора константинопольского“». «Латинофильская» часть византийской элиты, связывавшая свое будущее с Западом, должна была «следовать бытующим там обычаям, в частности принимать геральдические знаки, присваиваемые им…». Потомки деспота Фомы Палеолога и аристократы из числа их приближенных восприняли как гербы те знаки достоинства деспотов, которые были им знакомы. Известны изображения двуглавых орлов не только в геральдике Священной Римской империи, но и в декоре храмов и дворцов Мангупа и Мистры.

По мнению М. Агоштон, наибольшую близость к русскому двуглавому орлу обнаруживают не византийские орлы, а птицы из инкунабул (печатных книг старше 1500 года) черногорского Цетинского монастыря, основанного правителем Цеты (Зеты) Иваном Црноевичем (Черноевичем). Довольно схематичное изображение двуглавого орла на его печати также в главных чертах близко рисунку орла на печати Ивана III. В определяющих чертах русский двуглавый орел с печати 1497 года напоминает и албанского двуглавого орла, бывшего знаком рода Кастриотов. Из этого рода происходил Георгий Скандербег — борец за независимость албанских земель в XV веке. Сходство русского и балканского (в первую очередь черногорского) изображений очевидно, и сложно не предположить их связи, хотя о прямых контактах России и Черногории того времени неизвестно. Каким же образом могло быть осуществлено заимствование?

Есть основания думать, что это случилось через венецианское посредничество. Иван Црноевич одно время жил в Венеции. Внешняя сторона жизни Цетинского монастыря обнаруживает связи с культурой Светлейшей республики. Контакты Ивана III с Венецией и роль в них греков из свиты Софьи, имевших связи с разными государствами Италии, также известны. Однако интенсивность этих связей можно представить лишь отчасти. В нашем распоряжении в основном данные об официальных сношениях — посольствах, которые отправлялись из России раз в несколько лет, а также некоторых торговых миссиях. Но в реальности дорогу из Москвы в Венецию русские преодолевали чаще, а значит, связи Москвы и Светлейшей республики были более интенсивными, чем принято думать. Об этом свидетельствует примечательная подробность из «Дневников» Марино Санудо. Описывая торговую сделку 1499 года между венецианскими банкирами и русскими посланниками, сенатор обмолвился о гонцах, курсирующих из Москвы в Венецию, которые будут способствовать реализации этой сделки. Сенатор упомянул и о том, что необходимые по условиям сделки ценные меха будут привезены в Портогруаро — подконтрольный Венеции крупный центр международной торговли на Адриатике. Оба эти упоминания носят в повествовании Санудо характер очевидных подробностей.

Кроме того, по последним наблюдениям, знаменитая московская церковь мученика Трифона в Напрудном конца XV века могла быть построена при участии работавшего на Руси мастера-ювелира Трифона из Катаро (Котора). В этом городе святой Трифон почитался очень широко. Котор был в рассматриваемое время важным портом на Адриатике. Установленные факты биографии мастера Трифона, а также общий исторический контекст позволили даже предположить, что первые несколько лет храм мог быть католическим и являться центром духовной жизни итальянско-далматинской общины Москвы той поры. Последняя гипотеза еще нуждается в серьезной поверке, но нельзя отрицать, что нам известны далеко не все эпизоды связей Москвы с городами Адриатики. Мастера-ювелиры, происходившие из тех мест, могли воспроизвести близкий им образ. В Москву могли быть привезены и какие-то вещи и книги с Балкан и из Венеции, где изображался именно такой орел. Все это говорит о возможности проникновения на Русь «балканского» двуглавого орла.

Если так, то он пришел в Москву при участии греков-аристократов из свиты Палеологов, живших в Италии и перешедших на русскую службу. Как видно из исследования М. Агоштон, «образ… двуглавого орла возник в специфической зоне культурного контакта в момент кризиса и гибели византийской цивилизации. В Москву он попал при посредничестве выходцев из латинофильских византийских семейств».

Совсем недавно на Боровицкой башне Московского Кремля было обнаружено еще одно старинное изображение двуглавого орла, восходящее, по-видимому, ко времени возведения башни — 1490 году. Если это действительно так, то получается, что символ Русского государства на семь лет старше, чем было принято думать. Орел с Боровицкой башни отличается от орла с печати 1497 года и больше напоминает изображение двуглавого орла из Мистры, что подтверждает причастность греков-эмигрантов к появлению этого символа.

Итак, русский двуглавый орел имеет не собственно «палеологовское» (византийское) и, по-видимому, не австрийско-немецкое (имперское) происхождение. Скорее всего, он является плодом внешнеполитической деятельности греков из свиты Софьи, воспринявших некоторые итальянские традиции. Очевидно, греки из окружения Софьи надеялись, что Иван III если и не свергнет османское иго, то по крайней мере с помощью своей супруги сохранит и приумножит династию Палеологов.

Таким образом, не стоит сводить появление на гербе России двуглавого орла к простым «советам» Софьи Палеолог своему супругу. Этот образ появился в Москве благодаря стараниям наиболее харизматичной части окружения Софьи, для которой и сама деспина была символом династии Палеологов. Само ее присутствие в Москве подавало большие надежды. И это при том, что значение Софьи как инициатора или исполнителя каких-либо внешнеполитических замыслов до конца 1490-х годов по источникам не прослеживается.

Следы деятельности близких к Софье греков можно обнаружить не только в области внешней политики Ивана III. Греки, хотя бы немного испытавшие влияние итальянского Возрождения, могли познакомить русских с переводческими традициями Ренессанса и осуществить ряд переводов. На Руси, конечно, делали переводы задолго до них, однако круг переведенных текстов в конце XV века существенно расширился. Разработка техники перевода, филологические изыскания и вообще рост интереса к studia humanitatis (гуманитарным областям знания) — важная черта культуры Ренессанса. Перевод древних текстов и стремление использовать данные античных и раннехристианских памятников для решения задач, стоявших перед современным обществом, были для гуманистов обычным делом.

Греки, знавшие итальянский язык, были причастны к переводу на древнерусский язык Первой книги «Географии» Помпония Мелы. Перевод мог быть сделан с латинского манускрипта из «античной» библиотеки Софьи. Анализ нескольких списков древнерусского перевода Мелы показывает, что текст изобилует грецизмами: многие названия, приведенные Мелой по-латыни, в древнерусском переводе имеют греческое окончание — ос. Кроме того, нередко в именах собственных звук б передан по-гречески, как в: например, не «Британия», а «Вритания». Несколько раз встречается перевод греческих названий на русский язык, например «Неополис, сиречь Новый город». С другой стороны, в тексте перевода Мелы можно встретить и следы итальянского произношения при передаче некоторых имен собственных. Так, название города Керказора (в оригинале Certasor) передано как «Чрътасор». По-итальянски латинское название следовало бы читать именно так, как это передано в древнерусском переводе. Ни один другой европейский язык оснований для такого чтения не дает.