шкаф, весьма вместительный, с зеркалом. Напротив окна – кровать, застеленная кружевным покрывалом. Около неё – кресло с мягкими подлокотниками. Обивка стен новая, потолок покрашен – видимо, перед тем, как сдавать, в комнате сделали ремонт. На полу шерстяной ковер, вытканный в излюбленном финском стиле – с фигурками оленей. При входе – умывальник. В туалет надо выходить на лестничную площадку, от этой двери хозяйка дала Кате отдельный ключ. В ночное время предлагалось воспользоваться горшком, который Катя обнаружила под кроватью. «Не думаю, что я задержусь здесь надолго, но, в общем, ничего, жить можно, – заключила она. – Конечно, хозяйка обратила внимание, что у меня с собой мало вещей, только выходное пальто, как она наверняка подумала. Но для того, чтобы пожить в столице два или три дня, незачем тащить с собой целый чемодан. Так что это вряд ли вызвало у неё подозрение».

Итак, сегодня среда, и Кутунен в пивной ждёт связников с 20 до 24 часов, так говорил Паананен. Пароль «Красный мак», отзыв «Калина». В руках надо держать свежий номер газеты, как она называется? Кажется «Народное дело» или «Народные новости», «Кансан Уутисет». Газета у неё есть. Катя купила её в киоске, когда вышла из трамвая на Силтасааренкату. Повесив в шкаф свое «выходное пальто», Катя присела перед небольшой печкой, находившейся между столом и кроватью. Рядом с ней в ведерке стоял уголь. «Надо попытаться её растопить, – подумала она. – В комнате холодно». А холод ей категорически противопоказан. Боли в голове становятся сильнее. Ей надо быть крайне осторожной – лекарства у неё нет, она потеряла упаковку, переданную ей Коллонтай, когда бежала от финской полиции в Пори. Без лекарства приступ болезни может оказаться для неё смертельным, но, даже если он и не будет иметь летальный исход, оказаться в финской больнице, где легко обнаружится, что она вовсе не та, за кого себя выдает, означает только одно – столкнуться с финской полицией, то есть арест. Топить печь её когда-то учил Кузьма, денщик Григория. Юная Катя в княжеском поместье находила это занятие увлекательным. Она любила смотреть на огонь, на пылающие алые угли, когда дрова догорали и рассыпались и от углей шло приятное тепло. «Перво-наперво важна затравка», – говорил Кузьма деловито. Так он называл мелко колотую щепу, которую использовал для разжигания огня. «И проверить тягу». Катя открыла заслонку, чиркнув спичкой, подожгла лист бумаги, – несколько бумажных комков и щепки она нашла на подносе за креслом, – дым уходил хорошо, – значит, тяга есть. Потом положила в печку содержимое подноса, подожгла. Когда бумага и щепки занялись, пришло время угольных брикетов. Огонь разгорался весело, в комнате стало тепло. Придвинув кресло к печке, Катя сняла пальто, накрывшись им, забралась с ногами в кресло, глядя на огонь. Она сама не заметила, как задремала. Сказалась усталость последних дней. Как и часто прежде, во сне к ней вернулись дни её юности, недолгие мгновения счастья. Высокие яблони в саду княжеской усадьбы на Белом озере клонят к земле ветки под тяжестью плодов. Вместе с Кузьмой и его женой она собирает их в корзину и относит на широкую открытую террасу, где княгиня Алина Николаевна собственноручно варит варенье по секретному рецепту, рассказанному ей когда-то бабушкой. Варит целиком, не разрезая плоды, и красноватые бока яблок медленно поворачиваются в густой оранжевой карамели в огромном чане на огне. «Позвольте, мадемуазель, я помогу вам отнести вашу корзину матушке, она тяжелая». Григорий наклоняется, чтобы поднять корзину с яблоками, на мгновение их взгляды встречаются. Она видит совсем близко его зеленоватые глаза под чёрными густыми бровями… Когда она проснулась, печка уже догорела и погасла. Но в комнате было ещё тепло. За окном стало смеркаться. Катя взглянула на круглые настенные часы над печкой – шесть часов вечера. Ей пора отправляться на Хаканиементори, 8. Вдруг Кутунен сегодня придёт раньше. Прикрыв заслонку, Катя надела пальто, шляпку, взяла сумочку Ирмы Такконен и вышла из комнаты – замок защелкнулся за ней. Она на всякий случай проверила в кармане ключ – на месте, не забыла. Дорога до площади Хаканиементори, как и говорил Паананен, оказалась недолгой, она заняла не больше семи минут. Площадь была пустынна, вообще прохожие попадались нечасто. Тем больше поразило Катю обилие посетителей в пивной – там просто яблоку негде было упасть. И все – молодые мужчины, призывного возраста. «Странно, насколько мне известно, объявлена мобилизация, а эти явно не собираются идти воевать, да и не боятся наказания». Кате пришлось поработать локтями, чтобы пробраться к стойке между столами, буквально облепленными пролетариями, обильно потребляющими пиво, закусывая его сосисками.

– А что, на фронт ребят не берут? – спросила она по-немецки у бармена, хотя и понимала, что лучше не стоит.

– Да сами не идут, а чего лезть под пули-то за буржуйское дело? – ответил тот беспечно. – Буржуям надо, вот пусть сами и воюют. У нас, знаете ли, дамочка, свой доктор есть, он справки выдает, что, мол, негодные, со здоровьем плохо, – бармен как-то неприятно засмеялся. – Мы же Советам классовые союзники. Если красные сюда придут, эти парни, – он указал взглядом на посетителей пивной, – только рады будут.

– И что, это все негодные к службе? – Катя тоже взглянула в зал.

– Все негодные, – ответил бармен с явной издевкой. – Пусть буржуи за себя кровь проливают, мы-то при чем?

«Вот так в семнадцатом году они предали русскую армию и русского императора, – подумала Катя с горечью, глядя на разгоряченные лоснящиеся лица подвыпивших пролетариев. – Они предали родину ради какого-то мифического классового братства, а на самом деле просто ради того, чтобы отсидеться в стороне, прибрать к рукам, что плохо лежит, и поделить потом награбленное. Наслушавшись большевистских пропагандистов, они братались с немцами, убивали офицеров, топтали знамена, под которыми были одержаны великие победы. Нет, это были не эти самые люди, конечно, хотя Финляндия входила тогда в состав империи, а точно такие же, их классовые сородичи. Хотя, может быть, и они, кто постарше. Теперь точно так же они предают Маннергейма. Но ведь и Сталину они не верны, там в России. Их держит только страх. А страх исчезнет, они и Сталина скинут, лишь бы их не трогали. Такие понимают только дубину и страх, как дикий зверь склоняется перед тем, кто сильнее, но тут же сможет впиться зубами в горло, как только хозяин покажет слабость. Сталин это знает. Он знает, с кем имеет дело. Они подчиняются только беспощадной жестокости».

– Так вы ждёте красных? – она снова повернулась к бармену. – У вас собственная пивная?

– На паях, – ответил тот настороженно. – А что?